Через обещанные пять минут перед вокзалом тормознула черная «Волга», и из нее вывалился разъяренный полковник Купатадзе. Рядом щелкали зубами верные вассалы в чинах майоров. Из-под фуражки проштрафившегося лейтенанта лил холодный пот, а по спине тек горячий.

Обняв и расцеловав всех нас, Гия повернулся к дежурному по вокзалу, пребывавшему уже в полуобморочном состоянии, и зловеще прищурил глаза:

– Кто?

– Похоже, Аркаша Местный гастролирует… – промямлил еле живой лейтенант.

Он уже мысленно сдирал с себя погоны и прикидывал, сколько дней ему дадут на сборы перед переброской в самые отдаленные районы нашей бескрайней родины.

– Это он в камере тебе будет Аркаша Местный. Так вот, если ты Аркадия Одесского в три дня не возьмешь, я тебе эти нары обеспечу, мамой клянусь! Ты меня знаешь!

Видимо, лейтенант действительно хорошо знал полковника Купатадзе, потому как без звука юркнул за дверь, и уже оттуда стали доноситься его истерические команды: занять железнодорожные станции, телеграф, телефон и водокачку. Кстати, Аркашу он действительно поймал через пару дней на Привозе, правда, уже без паспортов.

Тем временем Купатадзе дозвонился в Ленинград, где ему пообещали по нашем возвращении в зубах привезти паспорта к перрону и шепотом даже предложили поменять в них национальность, если полковник так просит.

Гордый грузин Купатадзе на предложение обиделся и сказал, что за такие штучки он поможет поменять им место работы и звания. Впрочем, так и осталось непонятно, кому предложили менять национальность: папе или маме. Ну какой смысл Вере Липшиц было становиться русской по паспорту? И что выиграл бы Саша Иванов, записавшись евреем?

А потом нас посадили в черную полковничью «Волгу» и повезли в Очаков, где нам предстояло провести целый месяц в доме Васьки-водолаза, но это уже другая история.

От автора: хочу предупредить особо чувствительных читательниц, что сообщать о насилии над ребенком в органы опеки слишком поздно. Мальчик вырос…

* * *

Из вокзального отдела милиции Гия Купатадзе позвонил в Ленинград. Полковник долго говорил с Самуилом, причем, казалось, он забыл, зачем звонил, потому что долго и восторженно рассказывал о сыне, опять благодарил, Самуил застенчиво отнекивался. В ходе прений удалось выяснить адрес, по которому нас ждали в Очакове. Полковник несколько раз переспросил, действительно ли мы хотим туда ехать, потому что он нас в Одессе поселит бесплатно, где нам угодно, но нет – папа и мама хотели в Очаков. В Очаков – так в Очаков. Недолго думая, разместились в двух «Волгах», развернулись красивой дугой по улице Чижикова и двинули из города. Меня почему-то ужасно порадовало название, и я немедленно спросил, не тот ли это чижик, который на Фонтанке водку пил? Оказалось, что нет. Пил Макар Чижиков водку не в Ленинграде, а в Одессе и заодно, на минуточку, командовал Красной гвардией в семнадцатом году. За обсуждениями боевых заслуг Чижикова перед революцией мы выехали из города, и я, утомленный приключениями этого дня, задремал.

Не знаю, сколько я проспал, но, когда проснулся, машина уже тормозила около одноэтажного дома, утопающего в зелени.

Сверили адрес. Полковник пошел вперед, майоры остались прикрывать тыл. Два водителя начали выгружать чемоданы. Властно стукнув калиткой, Купатадзе вошел во двор.

Воздух был напоен запахом перезрелых слив и хлопотливым жужжанием ос. Ласточки умудрялись выклевывать фруктовых червей прямо из висящих на ветках, истекающих соком плодов. Изуродованные сливы падали с дерева, смачно плюхаясь, превращались в сладкую кашу. Мамаши-осы охотились за благоухающим нектаром, чтобы потом нести его на острие осиного жала своим детенышам и заботливо кормить их, жужжа свои осиные колыбельные и убаюкивая насосавшихся, одетых в полосатые пижамки младенцев.

Под сливами стоял накрытый клеенкой стол, за которым сидел человек в тельняшке. Он, видимо, очень устал, потому что спал, уронив голову на руки, покрытые татуировкой. Мы приблизились, и на правой руке удалось разобрать слово «Вася» и якорь. Гия тронул человека за плечо. Тот поднял голову, мутно посмотрел на нас. Несколько секунд в его хмельной голове шла какая-то мыслительная работа, потом он пробормотал:

– То – Васька-водолаз! – и рухнул головой на стол.

Все несколько оторопели. Стало ясно, что добиться более членораздельного ответа не получится. И что, спрашивается, теперь делать? Время-то уже позднее.

Тут на крыльцо вышла женщина. Увидев нас, она всплеснула руками:

– Ах ты господи, приехали, родненькие? Заходите в хату. У меня и ужин подоспел, сейчас всех устрою. Вы уж простите, что не встретили, мой-то опять не в форме…

Собственно, в форме Ваську никто никогда не видел. Он был или слегка подшофе, или мертвецки пьян. Но заботливая Клавочка с лихвой компенсировала хмельное равнодушие мужа. На столе дымились вареники с вишнями, ложка торчком стояла в густой сметане, лоснились жирные бока копченой скумбрии. Клавочка любезно отвела нам лучшую комнату с видом на лиман. Полковник придирчиво обошел территорию, осмотрев даже места общего пользования, взял с Клавочки страшную клятву беречь нас пуще собственного глаза и, благословясь, отбыл со своей свитой.

Справедливости ради надо отметить, что в недолгие промежутки между утренним похмельем и вечерним неадекватным состоянием хозяином Васька был радушным, рассказчиком отменным, а уж чувством юмора, как и любой одессит, обладал искрометным. В один из этих редких моментов он и рассказал нам историю знакомства со своей женой Клавой.

* * *

Васька родился в Одессе еще до войны и жил с родителями на Пироговской улице, которая с одной стороны упиралась в Пролетарский бульвар, а с другой – в Куликово Поле. Как и все одесские мальчишки, он бегал купаться на Отраду, лазил по катакомбам, портил нервы родителям и учителям, убегал от окулиста Филатова, который не ленился каждый раз вылезать из пролетки, заметив очередного шалопая с рогаткой. Там же, на пляже Отрада, он впервые влюбился, увидев в купальнике первую красавицу класса, не по годам пышнотелую Берту Меерзон. Из-за нее же впервые и подрался на Куликовом Поле. Кое-как закончив школу, был отправлен служить на флот, где обучился водолазному делу. По возвращении он первым делом явился к Берточке. Она же, как водится, его не дождалась и вышла замуж за дорожного инженера, который все больше находился в разъездах, оставляя Берточку одну. Так она и сидела у окна вся в слезах и бриллиантах, пока не углядела своего школьного друга Ваську и не пригласила его на чашку чая. Разговор затянулся, бойцы вспоминали минувшие дни, как Васька бился за нее на Куликовом Поле, – Берточка растаяла, и награда нашла героя, пусть с некоторым опозданием.

Процедура награждения затянулась далеко за полночь. Берточка самозабвенно и не без удовольствия отдавала честь герою Куликовской битвы и Военно-морского флота, как вдруг неожиданно нагрянул муж-железнодорожник, который соскучился в затянувшейся командировке и заскочил проездом, чтобы поцеловать любимую жену. Прихватив штаны и оставив Берточку разбираться с мужем, ревущим не хуже паровозного гудка, Васька сиганул в окно и крайне неудачно проехался голым задом по подоконнику. К завоеванным наградам прибавилась еще и хорошая заноза в попе. Проведя остаток ночи на животе и изрядно покрутившись утром перед зеркалом, Васька пошел сдаваться в районную поликлинику, где как раз проходили практику молоденькие медсестрички из местного медучилища.