сразу увидел темный силуэт глухаря. Напряженно вытянув вверх шею, с чуть оттопыренными крыльями, он сидел неподвижно, и из горла его торопливо вылетали частые звуки — тихие и непонятные, не похожие ни на какие другие живые голоса в природе.

Тут ружье само вскинулось к плечу и щека плотно прижалась к ложу. Алексей забыл наставления деда о стрельбе под песню, торопливо прицелился и выстрелил. Глухарь, не шелохнувшись, тут же камнем свалился с сука и упал к ногам охотника.

Алеша рванулся к нему и поднял тяжелую птицу.

Возвращаясь к Василию Кирилловичу и вновь переживая мельчайшие подробности охоты, Алеша задыхался от бурных, обжигающих воспоминаний. Но, завидев сидящего на пне деда, степенно укоротил шаг, подошел вразвалку, молча бросил на мох глухаря, словно добыть его было для него обыденным, привычным делом. Так, по его понятиям, должен был вести себя настоящий глухарятник.

Василий Кириллович, пряча хитрую улыбку в усах, прогудел, поглаживая бороду:

— Порядок. С полем. Пошли.

Но через несколько шагов, не выдержав, Алеша мальчишески хвастливо выкрикнул:

— Как я его лупанул!

— Молодец! — подхватил дед. — Только бить надо спокойно, а ты, гляди-кась, аж побледнел.

— Дедушка, я так волновался, так волновался!.. — доверительно признался Алеша.

— Да ты и сейчас волнуешься, — усмехнулся дед и легонько за плечи обнял его. — Ничего, Алексей, обвыкнешь. А я только по третьему году первого свалил.

Василий Кириллович разрешил Алеше еще два раза сходить на ток. И каждый раз, неслышно уходя ночью, он с восходом солнца возвращался с глухарем.

— Ну и будя, — подытожил Василий Кириллович. — Боле нам не требуется. Пять глухарей ты убил, двух я, шесть Серега — хватит. Теперь пущай живут.

Скрепя сердце Алеша подчинился этому решению. Так в охотничьих горестях и радостях незаметно, день за днем, уходила шумная весна. Прогремели первые грозы. Умытые деревья сверкали переливными брызгами, одуряюще пахла молодая, свежая листва.

10

В один из ласковых длинных вечеров в преддверии лета к родителям приехал Сергей. Долго сидели они на крыльце, тихонько переговариваясь. А ночь все не наступала, и где-то никак не могла угомониться какая-то птичка. Когда же спохватились, оказалось, что близко утро. Василий Кириллович предложил сыну пойти в лес.

— Выходной, спешить некуда, айда! А мать тут покедова печку истопит, пирогов напечет.

— С удовольствием, отец. Все равно уснуть невозможно, — охотно согласился Сергей.

Пока переоделись да помогли матери убрать скотину, натаскать воды, дров, придвинулся восход. Когда вошли в лес, первый проснувшийся щегол щелкнул и гортанно проскрипел. Вслед за ним музыкально подсвистнул, протянул, словно пробуя спросонья голос, высокую ноту дрозд, потом чёркнул, щелкнул соловьем, разбудил малиновку, и она радостно залилась над головой. Лес сразу зазвенел, задрожал переливчатыми, чистыми, ликующими голосами. Над горизонтом показалось огненное солнце, золотом заиграли кроны сосен. Далеко за лесом над болотом нежно и печально перекликались кроншнепы.

Березы уже раскудрявились, шелковистой сочностью покрыла землю молодая трава, и такой вкусный, живительный аромат источала в лесу земля, что силой, бодростью, радостью заполнялось человеческое существо.

— Ученые пишут — миллионы миллионов лет кормилица наша земля стоит… Сколько весен она перевидала! Стара она — старей некуда! А вот молодеет каждый год. И никакие годы не берут.

На озере — царство света, ослепительного, пронизывающего сверкания и страстных призывов самцов.

Неслышно выскользнув из осоки, легко морща голубеющую гладь, подплыли к островку, зачалили за ивовый с серебристыми сережками гибкий кусток и опустились на положенные поперек челна весла.

Из-за камыша проплыла пара чирят. Серая уточка деловито вела за собой селезенка. Темный хохолочек гордо торчал на его точеной головке. Из заросли Шустов просунулась лосиха. Втянула воздух, всхрапнула по-коровьи наклонясь, начала медленно с наслаждением пить; голенастый горбоносый лосенок тоже вошел в воду, продолжая нетерпеливо тыкаться мордой ей в пах. Зверь настороженно поднял морду. На огромной высоте носились бекасы, то забираясь к самому солнцу с мерным тэканьем, то камнем бросаясь вниз, так что, как на ветру, гудели распущенные перья.

Пристально из-под бровей оглядел старый лесник озеро — все, до каждой былинки было знакомо и все волновало, будто впервые видимое. Василий Кириллович снял шапку, провел заскорузлой ладонью по белым волосам. Издалека долетел разливисто певучий голос:

— Ася-ааа!..

Василий Кириллович прислушался, лицо озарилось улыбкой.

— Мать зовет!.. Бывало, бродишь в лесу, а сам ждешь, когда вот так-то покличет!.. Кабы не мать, Сергей…

И, не договорив, поднялся, колыхнул челн.

— Дедушка-ааа!..

— Ленок приехала, — сказал Сергей.

— Придется с детворой до конца в лесу жизнь доживать! — отвечая своим мыслям, подытожил свои думы Василий Кириллович.

Солнце пронизывало теплом и светом весеннюю поросль. Какой-то неугомонный черныш одиноко бормотал и сердито чуфыкал.

— Запоздал, — заметил Василий Кириллович. — Поди, уж все тетерки разобраны!

На сердце было легко и празднично.

Воспоминания охотника

Рассказ

1

Отец признавал охоту только на волков с поросятами и на медведя с рогатиной. Обо всяких иных отзывался презрительно:

— Детская забава!

Человек он был суровый, властный — мы боялись и любили его.

Почему из четырех братьев выбор пал на меня — не знаю, но распоряжение последовало, как всегда категорическое:

— Спать не ложись — поедешь с нами!

И вот поздний вечер. На мне поддевка, меховая с наушниками шапка, ватные рукавички, шерстяные, бабушкиной вязки, толстые чулки, подшитые негнущиеся валенки. Я в санях на сене рядом с отцом и хрюкающим в мешке поросенком.

— Трогай!

Федор шевелит вожжами, Стрелка вздрагивает, хрустко переступает коваными копытами, Ласка натягивает постромки и… ворота позади.

Было морозно, звездно-сине и призрачно-лунно.

Привычная к волчьей охоте, слаженная пара неторопливо, легко катит розвальни на широких без подрезов полозьях.

В поле Федор «малость погрел голубков», натянул вожжи, озорно выкрикнул:

— Зале-о-отные!

Стрелка рванула голову к дуге, Ласка изогнулась, распласталась — по щекам захлестал колючий ветер, из-под копыт Стрелки полетели комья, а Ласка, вздыбливая обочину дороги, заметелила порошистым снегом.

Выбрасывая далеко передние ноги, Стрелка мчит, рассекая могучей грудью упругий, студеный воздух, — пляшет шлея на заиндевелом крупе, трепыхает грива у конца оглобли, а Ласка, словно боясь отстать от подруги, летит, стелется низко к снегу, опустив голову на выгнутой по-лебяжьи шее.

Отец стоит на коленях, обжигая ветром лицо, прикрывая рукавом глаза от лошадиных швырков, улыбается, показывая крепкие, белые зубы.

Федор опускает вожжи:

— Чш-шш!.. Вихревые!

Стрелка переводит бег на шаг, отфыркивается, глубоко вздыхает, выпуская из ноздрей, опушенных инеем, сильные дымчатые струи, и косится на Ласку, будто спрашивая: «Ну как?»

Ласка женственно-доверчиво жмется к оглобле, кивает сухой головкой