что даже смотреть на неё было больно. – Доктор, который устанавливал его сегодня утром, сказал, что подобные приспособления изобрели русские во время битвы под Сталинградом. – Он коснулся одного из тонких стальных стержней, как раз над окровавленной прокладкой. – Russkies15 делали такие стержни из велосипедных спиц.

– Как долго вам придётся его носить?

– Шесть недель, если повезёт, и заживление пойдёт хорошо. Три месяца, если не повезёт. Они поставили мне какую-то навороченную штуку, думаю, даже титановую, но, когда её снимут, нога будет одеревеневшей. Физиотерапия, вероятно, расшевелит её, но, как мне сказали, эта самая терапия «будет сопряжена со значительным дискомфортом». Если ты знаешь, кто такой Ницше, то понимаешь, что это значит.

– Думаю будет охрененно больно.

Я надеялся на новый смех – хотя бы на смешок – но он лишь слабо улыбнулся, дважды надавив пальцем на «штырящее» устройство.

– Полагаю, ты абсолютно прав. Если бы во время операции мне посчастливилось избавиться от этой бренной оболочки, я мог бы избежать этого «значительного дискомфорта».

– Вы же не серьёзно.

Его брови – седые и кустистые – сошлись вместе.

– Не говори мне, что серьёзно, а что нет. Это принижает меня, а тебя заставляет выглядеть глупо. Я знаю, с чем столкнулся. – Затем почти нехотя. – Я благодарен тебе за то, что пришёл навестить меня. Как Радар?

– Хорошо. – Я показал ему новые фотографии. Он задержался на одной, где Радар сидела с обезьянкой в зубах. Наконец мистер Боудич вернул мне телефон.

– Поскольку у вас нет телефона, чтобы переслать фото, хотите я распечатаю?

– Я бы, конечно, не отказался. Спасибо, что кормишь её. И за проявленную заботу. Уверен, она ценит это. И я тоже.

– Она мне нравится. Мистер Боудич…

– Говард.

– Говард, хорошо. Я бы хотел постричь ваш газон, если вы не против. У вас в сарае есть газонокосилка?

Его взгляд стал настороженным, и он положил «пульт» на койку.

– Нет. В сарае ничего нет. Ничего полезного.

Тогда почему он закрыт? – очевидный вопрос, который я не мог задать.

– Что ж, я принесу нашу. Мы живём чуть дальше по улице.

Он вздохнул так, будто для него это было великой проблемой. Учитывая сегодняшний день, видимо, так и есть.

– Зачем тебе это? Нужны деньги? Хочешь подработать?

– Нет.

– Тогда зачем?

– Я не хотел бы говорить об этом. Уверен и у вас есть то, о чём вы не хотите говорить, я прав? Например, банка с мукой. Или сарай.

Он не усмехнулся, но его губы дрогнули.

– Чересчур прав. Это что-то китайское? Спасёшь жизнь человеку и отныне несёшь за него ответственность?

– Нет. – Я думал о жизни отца. – Мы можем остановиться на этом? Я скошу траву и, может быть, починю забор перед домом. Если хотите.

Он долго смотрел на меня. Затем с озарением, которое меня немного поразило, сказал:

– Если я соглашусь, я окажу тебе услугу?

Я улыбнулся.

– Честно говоря, да.

– Хорошо, прекрасно. Но косилка умрёт с одного пучка этих зарослей. В подвале есть кое-какие инструменты. В основном негодные, но есть коса, которой можно укоротить траву для косилки, если ты уберёшь ржавчину и заточишь лезвие. На верстаке может быть даже точильный камень. Не пускай Радар вниз. Там крутые ступеньки и она может упасть.

– Хорошо. А что насчёт приставной лестницы? Что мне с ней делать?

– Она обитает под задним крыльцом. Жаль я не оставил её там, иначе не оказался бы здесь. Проклятые врачи с их проклятыми плохими новостями. Что-нибудь ещё?

– Ну… репортёр из «Уикли Сан» хочет написать заметку обо мне.

Мистер Боудич закатил глаза.

– Эта газетёнка. И ты согласишься?

– Так хочет мой отец. Сказал, что это может помочь при поступлении в колледж.

– Может, раз уж на то пошло. Лучше, чем попасть в «Нью-Йорк Краймс», не правда ли?

– Он попросил сфотографировать меня с Радар. Я сказал, что спрошу у вас, но подумал, что вы откажете. С чем я вполне могу смириться.

– Героическая собака – так ты хочешь это представить? Или по-другому?

– Я думаю, её заслуга должна быть отмечена, и она не станет возражать.

Мистер Боудич задумался.

– Хорошо, но я не хочу, чтобы он ступал на мой участок. Встанешь с Радар на тропинке. Пусть фотографирует от калитки. Из-за калитки. – Он взял обезболивающий прибор и пару раз нажал на него. Затем неохотно, почти со страхом сказал: – У передней двери на крючке висит поводок. Я давно им не пользовался. Ей может понравиться прогулка по холму… с поводком, имей в виду. Если её собьёт машина, я никогда тебе этого не прощу.

Я сказал, что всё понимаю, так и сделаю. У мистера Боудича не было ни братьев, ни сестёр, ни бывшей жены, ни умершей. Радар единственная, кто у него остался.

– И не слишком далеко. Когда-то она могла пройти четыре мили, но то время давно прошло. Теперь иди. Пожалуй, посплю, пока они не принесут мне тарелку помоев, которые тут называют ужином.

– Хорошо. Был рад повидать вас. – Что было правдой. Мистер Боудич мне нравился, и, вероятно, нет нужды рассказывать вам, почему, но я скажу. Он нравился мне, потому что любил Радар, а теперь и я любил её.

Я встал, хотел похлопать его по руке, но не стал, и направился к двери.

– О Господи, есть ещё кое-что, – сказал он. – По крайней мере то, о чём я помню. Если я пробуду здесь до понедельника – а так оно и будет – придёт курьер.

– Доставка из «Крогерс»?

Он снова посмотрел на меня, как на идиота.

– «Тиллер и Сыновья».

Я знал о «Тиллере», но мы там не закупались, потому что это был, как говорится, магазин «для гурманов». В смысле – дорогой. Я смутно помнил, как на мой пятый или шестой день рождения мама принесла оттуда торт. Прослойкой была лимонная глазурь и сливки. Этот торт показался мне лучшим в мире.

– Обычно он приходит утром. Не мог бы ты позвонить им и попросить отсрочить доставку до второй половины дня, когда ты будешь на месте? У них всё расписано.

– Хорошо.

Он положил руку себе на лоб. Не скажу с уверенностью, потому что я стоял в дверном проходе, но мне показалось,