Он затолкал сестренок в свою комнату. Станислав Павлович бросился в кухню за свечкой. Когда ее зажгли, бабушка уже не дышала…

Может, и к лучшему, она не застала самое страшное, «смертное», время в Ленинграде, когда смерть стала настолько привычной, что трупы родных, сложенные до весны в холодной комнате, не пугали даже малых детей.

Сообщить Льву Николаевичу о смерти его матери не смогли, того перевели на другой фронт куда-то в район Пулковских высот. Станислав Павлович качал головой:

– Тяжелое направление. Хотя… на Неве не легче.

Но от Льва Николаевича уже больше двух недель не было писем, а ведь он выполнял обещание и писал почти через день. Провожая мужа на фронт, Елена Ивановна дала ему толстую тетрадь:

– Для писем, как израсходуешь, так вернешься.

Женькин папа ахнул:

– Ого! Так долго воевать…

– Пиши чаще.

Он писал, фронтовые треугольники приходили пару раз в неделю. Подбадривал, рассказывал какие-то забавные случаи, пытаясь убедить, что ничего опасного нет, ничего дурного с ним случиться не может.

Ему в ответ писали так же: у нас все хорошо, только вот Мурка с крысами не поладила, стекла в комнате вылетели, а приличного стекольщика не найти, придется перебраться в другую комнату, несмотря на блокаду, работает их любимый кинотеатр…

И все понимали, что это не так.

Как могло быть спокойно там, на передовой, откуда разрывы снарядов слышны даже в Ленинграде, а что такое рвущиеся снаряды, Титовы знали теперь хорошо. А вот о настоящем положении дел в городе фронтовики знали не всегда, родные старались не расстраивать их подробностями блокадного быта. Но в штаб на площадь Урицкого дважды приезжал друг Льва Николаевича Андрей, у которого и своя семья в Ленинграде, он мог рассказать. Бабушка говорила, что бояться этого не стоит, семья Андрея при том же штабе, а там легче. Сам Лев Николаевич побывал дома однажды в начале октября, когда переводился на другой фронт, но тогда еще были запасы и не так все вымерзло. А вот теперь ему даже не сообщить о смерти матери…

Бабушку похоронили на Волковском, Станислав Павлович запретил кому-то помогать, да и некому – Елена Ивановна снова в операционной, Лев Николаевич на фронте, и писем от него нет, Елизавета Тихоновна и Егор Антонович едва передвигали ноги и до блокады, Юркина мама на работе, даже Маргарита Семеновна и та на службе, а Женьку с Юркой из дома не выпустили: холодно, больше двадцати градусов мороза. Зима вступила в свои права в начале ноября, словно была в сговоре с фашистами.

Станислав Павлович сам доставил тело на кладбище и отдал второй именной портсигар и золотые запонки за гроб и могилу «по-человечески». Он притащился домой уже после комендантского часа, чудом не попавшись патрулю и не попав под бомбы.

Маргарита Семеновна усомнилась, что гроб и могилу не используют еще раз. Станислав Павлович согласился:

– Я понимаю, но я должен был.

Теперь в доме не было бабушки и света, словно смерть забрала их обоих сразу.

В первую ночь было страшно, тем более снова был налет, пришлось спускаться в убежище… В парадной одна лампочка оставалась, но маленькая и тусклая, к тому же во время налета ради светомаскировки выключили и ее. Темный город, темные окна, даже в щелочки затемнения не пробивался лучик света, и только полоски прожекторов в небе и уханье бомб где-то недалеко.

Утром Петрович сообщил, что немцы бомбили Литейный мост, но все бомбы попали в воду.

– Хорошо, что они мазилы!

Женя подумала, что завтра могут прилететь более меткие…

Женьке казалось, что со смертью бабушки начало умирать и все вокруг.

Света больше не было, горячей воды тоже. На улице жуткий мороз с каждым днем сильнее, может, это только казалось, ведь если на улице холодно, а дома и в школе тепло, то не страшно, а если холодно всюду…

Станислав Павлович делал все, чтобы не дать угаснуть последним силам.

– Мы должны дожить до весны!

– А что будет весной?

– Победа!

Женька и Юра смотрели на него с сомнением. Но бывший актер подтвердил:

– Победа жизни над смертью. Во все века считалось, что это так, весной побеждает жизнь. – Чуть помолчал и добавил: – Весной можно будет траву собирать и посеять что-то.

Юрка мрачно уточнил:

– Трава только в апреле появится, а сеют и вовсе в мае.

– Всего-то осталось! – попытался бодро шутить Станислав Павлович, но тут же закашлялся.

Его кашель пугал больше всего. Когда-то у Станислава Павловича обнаружилась каверна в легком, ее залечили, но петь он перестал. Если теперь новая откроется, то плохо…

15 НОЯБРЯ, суббота

На Ладожском озере полностью прекратилась навигация. Прекратилась и доставка в Ленинград продуктов водным путем. На Ладогу вышли несколько разведывательных групп, перед которыми стояла задача: найти лучшую трассу для будущей автомобильной дороги.

Этой ночью во время бомбежки было особенно страшно – немцы сбросили что-то такое… Кровь в жилах стыла от воя. Раньше бомбы так не выли.

Но потом сказали, что это вообще не бомба, а… бочка с просверленными дырами. Когда падает, то воет страшно. Одна такая упала в большущий сугроб и не искорежилась уж очень сильно, вот и поняли, в чем дело. Все равно было страшно, когда летит, кто же знает, что это – бочка или все же бомба.

В бомбоубежище говорили, что немцы хитрые, нарочно таких бочек накидают, чтобы ленинградцы привыкли, а потом воющими бомбами жахнут, а никто бояться не будет, и многие погибнут.

Но бойся, не бойся, а если бабахнет с высоты, то и бочкой убить может.

Юрку перестали пускать на крышу, сказали, что опасно, все обледенело и крыша зажигалками пробита во многих местах, слишком холодно.

Действительно было слишком холодно. Природа словно сговорилась с фашистами, морозы как встали с начала ноября, так и не отпускали, ни одной оттепели. А дров у людей все меньше. Сначала топили, собирая все, что горит, на разбитых домах, получалось, что один разбомбленный дом на несколько дней давал жизнь двум-трем другим, поставляя дрова для буржуек. Но тех, кому нужно топить, становилось все больше, от морозов лопались трубы центрального отопления там, где тепло еще было. Начались грабежи сараев у домов с печным отоплением. А ведь вся зима впереди.