Женька с Юркой ходили собирать на разбитых домах то, что могло гореть, это было привычным занятием, к тому же Станислав Павлович не позволял трогать кучу дерева посреди холла, а вот пополнять ее требовал постоянно. Никто не возражал, все уже понимали, что зима будет долгой и жестокой.

На сей раз они задержались, глазея на то, как пожарные пытаются потушить очередной горящий дом. Эти попытки были заведомо обречены на провал, тушить-то нечем, вода только на самом дне пожарного люка, даже бидончиком не зачерпнешь, только кружкой. Потому огнеборцы больше отгоняли от горящего дома любопытных мальчишек, которым все нипочем, да прикидывали, как ловчее и безопасней растащить то, что уже прогорело.

– Столько дров пропадает, – вздохнул кто-то из зевак. Любопытные взрослые собрались не ради зрелища или в надежде поживиться барахлом, они ждали окончания пожара, чтобы утащить то, что не сгорит дотла, но сгодится для буржуйки дома.

Юрке удалось немного набрать с самого края, потом их прогнали пожарные, заявив, что гореть будет долго, чтоб не мерзли тут.

Стоять неподалеку от пожара было тепло, зато когда отошли в сторону, сразу продрогли.

– Пойдем скорее домой.

– Ага, – привычно согласилась с приятелем Женька. Она уже не протестовала против его командного тона. Кажется, наступили времена, когда Юрка постепенно становился защитой не только от дворовых мальчишек, с ним Женьку не боялись отпускать даже в такие походы.

На дверь их ЖАКТа комсомольский работник Дмитрий наклеивал какой-то плакат. Судя по довольному виду, содержание могло порадовать. Дети бросились посмотреть.

Это была газета, как все тогдашние, плохого качества, но не в качестве дело. Статья, ради которой Дмитрий и прикрепил газету, сообщала о трудовом подвиге пятнадцатилетнего Степана Егорова, Юркиного однофамильца и их соседа по дому. До войны Степа был откровенным обалдуем, мать не раз жаловалась на лентяя Станиславу Павловичу, а отец брался за ремень. Применив надежное воспитательное средство, которое в случае со Степкой ни капельки не помогало, отец запивал на неделю. Степу дважды оставляли на второй год, а потом махнули рукой и дотянули до окончания шестого класса, чтобы осенью отдать в обучение сапожнику.

И вот теперь газета сообщала, что вставший к станку малолетний рабочий не просто выполнял норму, но значительно ее перевыполнял! Но главное – он что-то придумал (секрет не раскрывали), что позволило значительно сократить время на обработку важной детали.

Женька не поняла ни одного из технических терминов, которыми щедро сыпал в надежде произвести впечатление автор статьи, а вот понимание, что Степка, еще весной вместо уроков гонявший голубей с приятелями с улицы Маяковского, теперь уважаемый рабочий… вот это впечатлило!

Юрку тоже. Дома он сокрушенно выговорил Станиславу Павловичу:

– Вот кто герой, а не я. Что же, я виноват, что родился так поздно? Добровольцем не берут, на завод тоже, даже окопы рыть не взяли.

– Юра, боюсь, что придет и твое время проявлять героизм и трудовой, и боевой. А пока наша с тобой задача сделать как можно более сносной жизнь всех доверенных нам женщин и детей. Понимаешь? Меня тоже никуда не взяли, но что было бы с ними, – Станислав Павлович кивнул в сторону Женьки, – не будь рядом нас с тобой?

Юрка понимал, что все правильно, но все равно насупился.

Знать бы Станиславу Павловичу, что такое время наступит довольно скоро, что именно Юрка примет на себя основную тяжесть заботы об оставшихся в живых соседях, а потом о Женьке.

Маргарита Семеновна стонала:

– Еще одну такую зиму я не переживу.

Она не пережила и эту…

Ушла на службу и не вернулась. Через два дня сказали, что она была на остановке, когда туда попал снаряд, дворник Петрович узнал ее по лисьему воротнику, вернее, обрывку. Станислав Павлович сходил в больницу, куда отвезли раненых с этой остановки, там подтвердили, что Маргарита Семеновна погибла, ее останки похоронили вместе с другими в общей могиле.

Сообщить «ответственному» Апполинарию Виссарионовичу не смогли, тот как уехал до войны в командировку, так и остался в Москве, время от времени присылая жене совет не поддаваться никаким невзгодам. Советы передавал с оказией, видно, чтобы не было обратного адреса. По пару обмолвок самой Маргариты Семеновны можно было заподозрить, что он не в самой Москве, а куда дальше, за Уралом. В качестве кого? Но это их дело.

Тетя Дуся мрачно объявила, что все умрут, людей или убьют, или заморят голодом.

И тут Женя впервые услышала, как Станислав Павлович кричит. Да, он именно кричал, что не допустит паники в семье, что именно паника и может стать причиной гибели, а не голод, холод и даже бомбежки! Он так и сказал:

– Семье.

Юркина мама как-то сжалась, закивала, ее тоже поразило это слово. Значит, Станислав Павлович считает всех своей семьей, и ее девочек тоже? Женя вдруг поняла, что, пока жив сам Станислав Павлович, они будут живы тоже. И не только они.

У Леночки Звонцевой мама умерла, об этом Вадик сказал. Лена сидела за партой перед Женькой и иногда поворачивалась, чтобы спросить подсказку. Ее маму, тетю Лиду, Женя знала хорошо, она работала с Еленой Ивановной. Умерла от голода.

Все знали, что Ленинград уже голодает, не просто голодает, а умирает, но это казалось не относящимся к ним самим. Всем нечего есть, всем плохо, но как же надо голодать, чтобы умереть?! Тетя Лида была веселой толстушкой, а когда умирала, стала словно скелет. Это тоже Вадик сказал, его встретили в очереди в магазин.

Станислав Павлович ахнул:

– А Леночка с кем же?

– Ее тетка забрала, она у Лавры живет.

– А у вас как?

Вадик помрачнел:

– Сестренка умерла, а мама совсем слабая стала, не встает… Папа на фронте.

– Вадик, ты к нам зайти сможешь? Я тебе немного грибов сушеных дам. Приходи, адрес знаешь?

– Вам самим нужно…

– И нам нужно, и вам тоже нужно.

Он пришел, хотя грибы брать не хотел.

– Тепло как у вас, каждый день топите?

– Посиди, погрейся.

– Не могу, к маме надо…

Глядя ему вслед, Станислав Павлович, которому все же удалось сунуть небольшой кулечек с грибами Вадику в руки, покачал головой:

– По отдельности мы все вымрем. Это главная беда, что по отдельности.

– А как надо? – почему-то шепотом спросила Женя.

– Обойдите своих ребят, посмотрите, кому нужна помощь. Кому дров, кому воды, кому хлеба принести. И вам самим это полезно будет, человек живет часто только потому, что ему нужно о ком-то заботиться.

Они пошли по квартирам сначала в своем доме, а потом к одноклассникам.

Умерли Полина и Аллочка. Когда утром они не открыли дверь в ответ на Женькин стук, Станислав Павлович взломал замок ломом и обнаружил мать и дочь едва живыми. Ночью при артобстреле у них выбило оконное стекло, и к утру в комнате было не теплей, чем на улице, но Полина постеснялась обратиться за помощью. Утром было поздно. Их отправили в больницу, но спасти уже не смогли.