Мы встретились. Я говорю:

– Олег Павлович, одуматься не могу, поскольку договорился уже с людьми, а первое слово дороже второго. Да и что вы хотите, чтобы я сделал у Вас?

– Вот есть «пьеса Бенедетти», а есть «пьеса Камолетти».

Я направился к выходу:

– Всего доброго.

Он говорит:

– Подожди, подожди, а сам-то ты что хочешь?

– Современную драматургию, конечно же. Есть братья Пресняковы. Есть пьеса «Терроризм»…

– Что за «Терроризм»?

– Ну, вот есть такая пьеса. Почитайте.

– Я приношу пьесу Пресняковых, – продолжает Кирилл Серебренников. – В театре долго и мучительно её читают. А вы же понимаете, что ультрасовременных пьес, кроме Рэя Куни, во МХАТе не было никогда. И вдруг Табаков говорит:

– Почитал. Ну, хорошо, делайте.

Такой реакции я не ожидал. Пришел к товарищам:

– Офигеть, он сказал: делайте!

– И ты будешь делать?

– Ну, а как! Надо сделать. Это круто, если во МХАТе будут братья Пресняковы.

И дальше начался страшный год, когда я метался между «Современником» и МХАТом, репетируя одновременно два спектакля. Скажу без кокетства: выдержал с трудом, потому что это, действительно, очень тяжело. Это можно делать, когда ты молодой и здоровый или когда бешеная мотивация. Но в принципе этого, конечно, делать нельзя.

Дальше встал вопрос: кто будет играть в «Терроризме»? Олег Павлович сказал:

– Кирилл, если ты видишь хороших артистов – приводи, мы должны формировать новую труппу. Но и не забывай, что есть подвальный театр (так Олег Павлович, любя, называет свой Театр-студию на улице Чаплыгина. – В. Б.), есть коллектив Художественного театра. Посмотри ребят среди них.

Я говорю:

– Не, не, не.

У меня предубеждение: не надо нам ваших артистов, мы приведём своих. Ввиду того что МХАТу нужны были новые имена, под это дело мы провернули акцию по приглашению артистов Марины Голуб, Анатолия Белого и Сережи Медведева, которого никто не хотел во МХАТ брать, а он прекрасный артист. Сначала мне сунули какого-то другого человека, я его выгнал через несколько репетиций, и тогда Сережа занял свое полноценное место – играл мальчика. В тот же спектакль попали и некоторые молодые, только что взятые в труппу ребята: например, Кристина Бабушкина и Юлия Чебакова.

Мне никогда не было интересно эксплуатировать в человеке то, чему его всегда учили. Ещё в Школе-студии МХАТ Маню дрессировали органично существовать в ансамбле, не бояться ролей второго, пятого, сто двадцать пятого плана… И никто не понимал, что сам принцип ансамбля – не для неё. У неё не мхатовский тип личности, потому что она очень шумная, яркая, харизматичная. Уникальное дарование… Уникальный организм. Ей нельзя быть в общем строю.

…Мы начали репетировать «Терроризм». Дело близилось к выпуску. И вдруг нам сообщают, что на рабочий показ хочет прийти Табаков. А показ длился, между прочим, четыре часа – просто бесконечное полотно!

Олег Павлович пришёл, сел, начал смотреть. И чем больше проходило времени, тем больше я удивлялся тому, что он никуда не уходит, ведь всё происходящее на сцене никаким образом не клеилось с той системой координат, к которой привык Табаков. Это был абсолютно антимхатовский спектакль.

В какой-то момент я всё же разглядел у него гримасу на лице: дескать, не верю, что вижу этот кошмар. Но он терпеливо ждал окончания.

Заканчивается прогон. Думаю: сейчас он объяснит, что этого не может быть на сцене Художественного театра, случится нечто вроде скандала, и я благополучно вернусь в «Современник».

Табаков встаёт и окончательно убивает меня своей толерантностью:

– Ну, что сказать? Нормально. Работайте дальше. Только, ребята, вы же понимаете, что четыре часа это никто смотреть не будет. Должно быть часа два, два с половиной вместе с антрактом.

А дальше он сделал очень разумный профессиональный разбор. То есть он обсуждал абсолютно чуждую ему пьесу сугубо с позиции ремесла. И это было для меня не просто удивительно. Глаза на лоб лезли!

В произведении братьев Пресняковых объектом исследования стал террор во всех его видах – бытовой, производственный, сексуальный. К событиям на Дубровке, к Чечне, исламскому фундаментализму, взрывам домов и захвату самолётов пьеса прямого отношения не имела. Здесь изучали террор в душе человека. Внук терроризирует бабушку, бабушка – внука, подчинённые начальника, начальник – сотрудниц, те вернутся после работы домой и примутся мучить своих детей, дети придут в школу и подложат кнопки учительнице на стул. Зло рождает зло, насилие порождает насилие. Жертва становится палачом, палач – жертвой. И вся наша маленькая жизнь вписана в этот порочный круг. Цепь на первый взгляд разрозненных эпизодов в конце концов ловко замыкалась, связывалась в один узел.

Марина Голуб играла харизматичную любовницу, которую возлюбленный для своих сексуальных утех привязал к кровати. Но терроризм проник и к ним в спальню: внезапно домой возвращается муж (он опоздал на самолёт, поскольку аэропорт заминирован). Месть оскорблённого следует незамедлительно: на кухне он включает газ.

На вопрос, как актриса примерялась к этой новой, весьма непривычной стилистике работы, Кирилл Серебренников отвечает:

– А никаких трудностей и не было. Надо признать, что к подобному испытанию она была готова, поскольку роли толстушек и хохотушек ей просто обрыдли. Да, конечно, народ любит комиков, народ любит обаятельных, смешных и весёлых. И то, что Маня абсолютно народная артистка, в этом нет никаких сомнений. Она «своя», любимая, всегда веселит, хорошо ведёт передачи и в застолье первый человек. К трагикам отношение совершенно другое. Смоктуновский полюбился публике в роли Деточкина, потому что там он сыграл пародию на своего Гамлета. Трагиков ценят профессионалы и любители искусства, но широкие народные массы на трагические роли не особенно падки. В «Терроризме» был своего рода риск. Маня понимала, что прежнюю Голуб надо оставить за кулисами. Здесь другая работа, и она шла на это с удовольствием, и экспериментировала над собой, как могла.

* * *

Работа с Кириллом Серебренниковым подарит ещё две роли. Марина сыграет Маму в спектакле «Изображая жертву» и Селию Пичем в «Трёхгрошовой опере».

В спектаклях Художественного театра её актёрское дарование развернулось в полную мощь – от острохарактерности до трагедийности. Что бы она ни играла, даже если созданный ею образ целиком трудно было принять, от неё нельзя было отвести взгляд – привлекала органика.

По мнению артиста Сергея Сосновского, который играл с Голуб в двух спектаклях, она владела самым сложным и высоким, что есть в актёрском творчестве, – клоунадой. Игра Марины строилась не только на репризе, но и на знании жизни, на раздумьях о ней, на потрясающей наблюдательности.