Нашелся ли потерянный закладной билет, смог ли выкупить В. Л. Пушкин свой бриллиантовый перстень — мы не знаем. Но, может быть, он сверкал на его пальце уже тогда, в бытность его гвардейским офицером в Петербурге.

Гвардейцы танцевали на придворных балах. Их принимали знатные вельможи в петербургских домах и загородных имениях, где гремела музыка, сияли огни, столы манили изысканными яствами и тонкими винами, дамы блистали красотой и драгоценными уборами, мужчины отличались остроумием и галантностью, «…при императрице мы помышляли только, чтобы ездить в общество, театры, ходить во фраках»[85], — вспоминал измайловец граф Е. Ф. Комаровский. Говорили, что прапорщик Измайловского полка М. А. Милорадович нанял балетмейстера, сказался больным и не выходил из своих покоев, пока не превзошел своего товарища, считавшегося первым танцором. Еще говорили, будто он заказал себе триста шестьдесят пять фраков к зависти тогдашних щеголей. Вряд ли Василий Пушкин, который любил «по моде одеваться /И в обществах приятных быть», мог соревноваться с однополчанином М. А. Милорадовичем по части столь грандиозного гардероба, да и первенствовать в танцах он не стремился. Его вполне оценили за любезность, веселость, искусство декламации, стихи.

Мемуары гвардейцев об их времяпрепровождении в Петербурге в 1790-е годы пестрят множеством имен. Это и немудрено. Ведь многие из гвардейских офицеров, как и Василий Пушкин, «пустились в блистательные общества». Среди названных вельмож, знатных дам, светских людей, петербургских красавиц — и те, с кем Василий Львович будет встречаться позднее, а может быть, встречался и тогда, в 1790-е. Так, он рассказывал П. А. Вяземскому, как князь Александр Михайлович Белосельский-Белозерский однажды читал ему свои стихи на смерть камердинера Василия, с умилением комментируя стих «И что есть человек? — Горсть пыли и водица» (князь полагал, что, «читая этот стих, так и видишь, как протекают наши дни»). С княгиней Екатериной Федоровной Долгорукой, урожденной княжной Барятинской, которая первенствовала между молодыми дамами и красотою, и приятным обращением, В. Л. Пушкин будет общаться в Париже в 1803 году и в Петербурге в 1810-м, посылать ей свои остроумные французские стихи, в 1811 году играть у нее в доме в домашних спектаклях, сочинять французские экспромты и буриме. Княгиня Наталья Петровна Голицына, вернувшись из чужих краев, зажила в Петербурге открытым домом, давала балы по средам. Бывал ли на них Василий Львович? Пройдет время, и в 1819 году он сочинит стихи, которые будут пропеты в честь ее сиятельства в день именин 26 августа 1819 года в подмосковном имении Голицыных:

Одним словом, круг общения гвардейца Василия Пушкина, по-видимому, был очень широк и светская жизнь, в которой он принимал деятельное участие, этот круг постоянно расширяла.

Гвардейцы, вспоминая свою молодость, пишут о театре — и придворном, который могли посещать дворяне, и публичном, о спектаклях домашних театров, о маскарадах:

«Давали трагедии: русские — Сумарокова, французские — Корнеля, Расина, Вольтера; комедии оригинальные и переводные — Мольера, Детуша, Реньяра, оперы Моцарта и прочих первостатейных авторов. Содержания балетов были исторические, или баснословные, известные зрителям»[86].

«Тогда в большом обыкновении были спектакли, из лиц общества составленные. Посол римского императора, граф Кобенцель, известный своею любезностью, был из числа обожателей княгини Долгорукой; он имел большой талант для театра, и часто они представляли итальянскую оперу „Служанка — госпожа“ превосходно. Тогда говорили, что посол, после одной роли, очень уставши, поехал домой и лег в постель; едва он заснул, как камердинер его будит и вводит к нему курьера, приехавшего от императора с нужными депешами. Граф Кобенцель вскочил с постели, курьер, увидя его с насурмленными бровями, нарумяненным, сделав несколько шагов назад, сказал: „Это не посол, а какой-то шут“»[87].

«В Новый год и еще до Великого поста бывало несколько придворных маскарадов. Всякий имел право получить билет в придворной конторе. Купечество имело свою залу, но обе залы имели между собою сообщение, и не запрещалось переходить из одной в другую. По желанию могли быть в масках, но все должны быть в маскарадных платьях: доминах, венециянах, капуцинах и проч. Императрица сама выходила маскированная, одна, без свиты. В буфетах было всякого рода прохладительное питье и чай; ужин был только по приглашению обер-гофмаршала, человек на сорок в кавалерской зале. Гвардии офицер наряжался для принятия билетов; ежели кто приезжал в маске, должен был перед офицером маску снимать. Кто первый приезжал и кто последний уезжал, подавали государыне записку: она была любопытна знать весельчаков. Как балы, так и маскарады начинались в шесть часов, а маскарад оканчивался в полночь»[88].

В Петербурге можно было попасть и на маскарады Большого (Каменного) театра, на маскарады итальянца Локателли (вход на них стоил три рубля), французского эмигранта Лиона — он давал их в доме князя А. М. Голицына на Невском проспекте, брал за входной билет один рубль. Как писал П. И. Сумароков, «маскарады у Лиона очень нравились, собирали до 2000 человек»[89]. Нравились маскарады у Лиона и Василию Пушкину.

В бумагах друга В. Л. Пушкина князя Петра Андреевича Вяземского сохранился первый куплет песни, пропетый Василием Львовичем в Петербурге в последний день Масленицы:

О дамах полусвета, названных в этих стихах, мы ничего не знаем, а вот о какой Галере здесь идет речь, нам известно благодаря П. А. Вяземскому.

«В конце минувшего столетия, — писал он, — было в Петербурге вовсе не тайное, а дружеское и несколько разгульное общество, под именем „Галера“. Между прочими были в нем два Пушкиных: Алексей Михайлович и Василий Львович…»[91]