В последние десятилетия Россия частично утратила богатейшие традиции хорового пения. Сказалось и общее состояние общества, в «лихие девяностые» растерявшегося и разуверившегося в прежних идеалах, и запрет в советский период на исполнение отечественных духовных сочинений, в том числе «Всенощной» Рахманинова. При этом западная церковная музыка продолжала звучать, хотя вряд ли кто-то мог внятно объяснить, чем их месса лучше нашей службы. Получалось, что иностранцам дозволено то, что запрещено нам, и это добавляло кирпичики в фундамент величественного здания храма национальной неполноценности, в котором привыкла истово молиться часть нашей интеллигенции.

В Африке традиция церковного пения не прерывалась. Наверное поэтому, как не покажется кому-то невероятным, хор, исполнявший без сопровождения негритянские церковные песнопения госпелс, собирал в Замбии во много раз больше слушателей, чем виртуозная светская джазовая группа. Большинство посетителей хоровых концертов были чернокожими. На исполнении классической музыки черные лица появлялись нечасто, хотя цена билетов не могла отпугнуть даже бедных госслужащих.

Помимо хоров, замбийцы слушали попсу. От нее никуда не скрыться. Зато здесь их музыкальные вкусы были уникальными. Они ограничивались приверженностью двум специфическим стилям: конголезской румбе и доморощенной калиндуле. Девственному европейскому уху отличить их друг от друга не под силу. И тот и другой похожи, как две иглы дикобраза. Румба и калиндула звучат одинаково ритмически, мелодически, интонационно. Разные языки не в счет. Не думаю, что иноземец отличит тонга от бемба или лингала.

Различие, конечно, есть. Только оно не сущностное, а внешнее. Замбийским музыкантам удалось создать собственное, не похожее на конголезцев звучание. Достижение, завидное для каждого поп-артиста, досталось даром. По бедности «звездам» калиндулы были не по карману профессиональные инструменты, и они мастерили их сами. Брали тыквы, деревянные ящики, картонные коробки, пластмассовые емкости, все, что попадалось под руку и могло издавать звуки. Лучше всех зарекомендовали себя большие жестяные банки. Их и приспособили под гитары. Струны тоже делали из подручного материала – проволоки, которую добывали, разбирая старые автопокрышки. Металлический звук жестяных гитар, прозванных калиндула, напоминал банджо, поэтому замбийские группы с электрифицированными конголезскими не спутаешь.

На руку приверженцам калиндулы сыграла политика президента Кеннета Каунды. В конце 1970-х отец нации повелел изгнать из радиопрограмм иностранную музыку. Больше 90 % эфира должно было формироваться за счет местных исполнителей. Глава государства надеялся, что таким образом замбийцы смогут быстрее создать общенациональную культуру и укрепить молодую государственность. Политик ошибся. Вместо того чтобы осваивать и развивать собственный многонациональный фольклор, замбийские музыканты погнались за дешевой славой. В стране один за другим возникали коллективы, копировавшие западные образцы. Появился даже термин «замрок». Но рок-музыка не снискала популярности. А вот калиндула, сумевшая приспособить под скромные замбийские условия румбу, растиражированную конголезцами по всему континенту, стала заметным явлением. Концерты групп «Амайендже», «Серендже Калиндула», «Грин Мамба» собирали толпы поклонников. У замбийского стиля даже появился собственный фестиваль.

Все остальные течения, будь то хип-хоп, техно, блюз, диско или рок-н-ролл, тоже имели почитателей, но круг их был относительно невелик. Давала о себе знать многолетняя изоляция от царивших в мире веяний. Не снискал в Лусаке лавров и Александр Серов, который в 1990-е, находясь у нас в зените славы, безуспешно пытался очаровать замбийцев песнями а-ля Том Джонс.

Конголезцы от подобных провалов были застрахованы. Появление каждого исполнителя из соседней страны неизменно сопровождалось бурей восторга. Жители Замбии готовы были продать последнюю рубашку, чтобы купить билет на концерт таких конголезских «звезд», как Коффи Оломиде, Папа Уэмба, Тчала Муана, пусть даже он стоил больше месячного жалования.

Медный пояс всегда был наводнен конголезцами. Они торговали на рынках, грабили на дорогах и, конечно, играли по вечерам в ресторанах. Многие коренные замбийцы относились к пришельцам с неприязнью. Но кипучая и деятельная натура конголезцев, вынужденных искать счастья на стороне из-за вечных беспорядков на родине, в бывшем Заире, а ныне – Демократической Республике Конго, придавала городам Медного пояса дополнительный колорит и оживленность. То есть то, чего начисто была лишена первая административная столица Замбии, а ныне ее туристический центр Ливингстон.

Великий шотландский путешественник, миссионер и филантроп Давид Ливингстон, чьим именем назван город, первым из европейцев посетил эти места. Произошло примечательное событие в 1855 году. Знаменитое название, близость «восьмого чуда света», то есть водопада Виктория, а также национального парка, по идее, должны были бы притягивать в Ливингстон сотни тысяч гостей со всего мира. В действительности все оказалось иначе.

«Туристическая столица» Замбии неизменно производила на меня впечатление опустевшего, захолустного городишки. Большинство туристов перехватывала Зимбабве. Стоило переехать через пограничный мост на реке Замбези, и ты окунался в веселую космополитичную атмосферу международного курорта, которая бурлила в крохотном зимбабвийском городке Виктория-Фоллс. Он возник исключительно благодаря водопаду. Там были классные отели и всевозможные аттракционы: от облетов «чуда света» на самолете, до захватывающих дух сплавов на плотах по порогам Замбези. В одном городе кипела жизнь, в другом – царило сонное запустение.

В последние годы, правда, Зимбабве стала терять туристов из-за враждебной кампании, развернутой Британией в средствах массовой информации в связи с конфискацией части ферм у белых граждан. Ливингстон оживился и отбил долю клиентуры, построил новые гостиницы и торговые центры, но все равно оставался лишь бледным подобием того, чем должен быть настоящий международный туристический центр.

Стоило переправиться из Виктория-Фоллс обратно в Замбию (а нужно для этого всего лишь перейти мост), и словно выходишь из метро в час-пик, попадая на деревенскую улицу, опустевшую в разгар страды. Водораздел между полнокровной туристической жизнью и ее слабой имитацией проходил прямо по государственной границе.

На середине длинного ажурного моста через Замбези – ничейной территории, куда, под залог паспорта, пропускали как с замбийского, так и с зимбабвийского берега, – удобно устроился самый разудалый аттракцион из всех, что предлагали массовики-затейники двух стран. Любителей пощекотать нервишки у перил поджидали несколько белых сотрудников фирмы, готовой за умеренную плату и письменное обязательство туриста взять на себя ответственность за любые последствия, сбросить храбреца вниз головой в поток, бушующий далеко-далеко внизу.

– Пять, четыре… – хор праздных туристов неумолимо отсчитывал последние мгновения до старта, когда я подошел, чтобы понаблюдать за рискованным развлечением.