Это было именно то, чего Александр ждал и опасался. Он сердцем чувствовал, что пятитысячное шведское войско не усидит на Неве и непременно попробует захватить Ладогу.

Александр оглянулся на новгородских бояр. Первый день он тревожился — согласятся ли Миша и Сбыслав с его решением атаковать шведов. И вечером, возле походного костра переговорил с боярами напрямую.

К его облегчению, оба боярина словно ждали этого разговора и сразу же согласились с князем.

— Нечего нам в Ладоге сидеть, — прямо сказал Сбыслав. — За это время шведы все ижорские деревни разорят. Дань не соберём потом. А подступят всем войском к Ладоге, и возьмут в осаду — так и там не отсидимся. Придётся бросать крепость, а после отбивать большой кровью.

— Шведы того и ждут, что мы в крепости запрёмся, — поддержал Сбыслава Миша. — Если б они только Неву хотели запереть — то не пришли бы таким войском. Командуй, княже, выступать к Ижоре, а мы поддержим.

И теперь Александр коротко передал боярам слова воеводы. Миша и Сбыслав только кивнули и поскакали каждый к своей дружине — устраивать ратников на ночлег в Ладожском посаде.

— Сколько у тебя войск? — спросил Александр ладожского воеводу.

— Сотни четыре конных наберу, — виновато развёл руками Онуфрий. — Больше нет. Ну, пеших ещё с пять сотен.

— Пеших не надо, — отказался князь. — Оставь их под надёжным началом защищать крепость. А конные чтобы завтра утром были готовы выступить.

— Понял, княже! — склонил голову воевода.

Только один день дал Александр на то, чтобы перековать захромавших по дороге лошадей и отдохнуть ратникам. А на рассвете полуторатысячное новгородское войско выступило по лесным тропам к Неве, в обход топкого озёрного берега.

Глава 8

Июль 1970-го года. Великий Новгород

— Жалко его, — негромко сказала Женька, держа меня за руку.

Она искоса глядела на старого монаха, который опять сидел на ступеньках собора.

Монах неторопливо ел булку, собирая крошки в подставленную к бороде ладонь. Изредка он бросал крошки птицам, которые теснились возле его ног. Брал бутылку молока, делал несколько глотков и снова принимался за булку.

— Жалко, — задумчиво согласился я. — Интересно, где он живёт?

— Наверное, где-то неподалёку, — предположила Женька. — Он на этих ступеньках сидит с утра до вечера, словно других дел у него нет.

— А, может, он прямо в соборе живёт? — продолжал размышлять я. — Собор старый, недействующий. Из нашей пристройки входа в него нет. А отсюда — запросто.

— Так дверь же заперта, — возразила Женька, кивком головы указывая на висячий замок.

— А ты знаешь, кто её запер? — улыбнулся я. — И у кого может быть ключ?

— Да ну тебя! — Женька передёрнула плечами. — Идём! Работать пора.

— Ты сегодня до вечера с нами? — спросил я.

— Нет.

Женька тряхнула рыжими кудрями.

— Пару часов покопаю — и в камералку. Там несколько грамот высохли, надо их переводить.

Берестяные грамоты мы находили свёрнутыми в трубочку, и так и сдавали Женьке. Женька обрабатывала их специальным составом, размягчала и высушивала под прессом, чтобы выпрямить. И уже после этого начинала разбирать выдавленные на бересте буквы.

— Ну, ты идёшь?

Женька дёрнула меня за рукав.

— Иди, я сейчас, — ответил я.

Женька пожала плечами и скрылась за углом собора. Ей надо было отпирать пристройку, чтобы раздать землекопам инструмент. А я нащупал в карманах банки консервов, которые захватил с собой из общежития, и подошёл к монаху.

— Здравствуйте, — вежливо сказал я.

Монах прекратил есть и посмотрел на меня.

Он был моложе, чем казалось с первого взгляда — едва за шестьдесят. Возраст прибавляли длинная седая борода и лицо, сплошь покрытое глубокими морщинами.

— Здравствуй, — ответил монах.

— Вот, это вам, — я протянул ему консервы. — Возьмите.

Обычная килька в томатном соусе. Плоские круглые банки по двести пятьдесят граммов — они удобно помещались в карманы брюк.

— Спаси тебя бог — отозвался монах, глядя на меня.

Я поставил банки рядом с ним и сам сел на каменные ступеньки. От выщербленного камня, несмотря на тёплое солнечное утро, тянуло холодом. И как только этот монах не простудится, сидя здесь целыми днями, подумал я.

Я неспроста подошёл к монаху. Жизнь научила меня, что люди часто знают не меньше, чем книги, или даже архивные документы. Да, люди забывчивы, часто путают и перевирают. Но зёрнышко истины в их рассказах есть всегда — надо только его увидеть. А ещё людям свойственно думать. И результаты этих раздумий могут дать поискам совершенно неожиданное новое направление. В общем — если есть возможность поговорить с интересным человеком, эту возможность всегда надо использовать.

— Хотите, я открою консервы? — предложил я.

Монах промолчал, по-прежнему внимательно глядя на меня тёмными живыми глазами.

Я улыбнулся ему и вытащил из заднего кармана складной нож. Незаменимая вещь — лезвие, открывашка, штопор, ложка и вилка. И ещё шило, с помощью которого удобно пришивать оторвавшуюся лямку рюкзака.

Открывашка была никудышная — тупая, и легко гнулась. Но консервные банки при некоторой сноровке можно открывать просто ножом. А сноровки у меня было — хоть отбавляй. Я упёр остриё ножа в крышку и лёгким ударом ладони пробил тонкую жесть. А потом просто прорезал её по кругу.

Так открывать банку даже безопаснее — открывашка загибает края жести наружу, и о них запросто можно порезаться. А нож загибает жесть внутрь.

Я отогнул крышку и протянул монаху открытую банку. Вытер лезвие ножа о траву, которая росла возле ступенек, защёлкнул его и открыл ложку. Ложка открывалась туго — мне редко приходилось ей пользоваться.

— Ешьте, — я протянул ложку монаху.

Он взял её и повторил:

— Храни тебя бог!

А потом стал неторопливо есть, аккуратно поддевая из банки по одной рыбёшке.

Я подождал, пока он поест. Давно надо было идти в раскоп, но наметившийся разговор удерживал меня. Успею ещё покатать тачки.

Когда банка опустела, я спросил:

— Можно посмотреть собор изнутри?

— Зачем? — вопросом на вопрос ответил монах.

— Ну, как — объяснил я. — Мы археологи. Ищем древности, восстанавливаем исторические события. А этому собору лет шестьсот, не меньше.

— Восемьсот, — помолчав, ответил монах. — Мой дед здесь служил, и отец. А я не успел.

— У вас есть ключ? — спросил я. — Можете открыть дверь?

Монах отставил пустую банку в сторону и тяжело поднялся. Ему мешал не вес — тело под рясой было тощим. Возможно, какая-то болезнь, решил я. Или голод — если он питается только хлебом и молоком. На такой диете долго не протянешь.

Вернул мне нож и достал из-под рясы ключ, висевший на длинной волосяной верёвочке.