– Тьфу! – воскликнула Маша. – Это просто какое-то уродство! Как ты в таком виде выйдешь на сцену?

– А по-моему, нормально, – возразила Соледад. – По крайней мере, это мне к лицу. Темные цвета – не мои.

– Это вопиющая пошлость. Тебе необходимы длинные волосы, это твой образ…

– Значит, будет другой образ!

Соледад ждала возмущения. По ее расчетам, первый взрыв уже миновал – выйдя из парикмахерской тридцатого декабря, она сфотографировалась встроенной камерой мобильника и отправила снимок Маше вместо новогоднего подарка. После чего отключила аппарат.

– Тебя закидают тухлыми яйцами.

– Сероводород тоже иногда полезен.

Маша была старше на десять лет и полагала, что обязана воспитывать Соледад. Но всякое воспитание имеет пределы, к тому же Игорь, привыкший к их несерьезной грызне, уже разделся, разулся, пошел на кухню варить кофе. Он знал, что кофе может укротить любой материнский шторм и тайфун.

– Это просто какой-то ужас! У тебя сегодня выступление, а ты – на что ты похожа? Не выспалась, питалась черт знает чем, лицо никакое! Работаем, работаем!

С этим боевым кличем Маша кинулась к роялю. Да, в ее доме было не пианино, а именно рояль, это она могла себе позволить – да и репутация обязывала. Маша, один из лучших концертмейстеров города, умела себя преподнести – она и музыкальную передачу на радио вела, и аккомпанировала всем оперным певцам на концертах, и много чего еще предпринимала. В частности, вкладывала средства в недвижимость – у нее были три квартиры, в которые она сперва вбила бешеные деньги, а потом стала их сдавать за деньги еще более бешеные.

Но музыку она любила, и Соледад она тоже любила – как несбывшуюся мечту. Маленькая кругленькая Маша в детстве грезила, как выйдет на сцену, высокая и статная, в длинном парчовом платье, с тяжелым узлом переплетенных черных кос на затылке, и будет петь взахлеб. Не сбылось, и не видела она никакой драмы в том, что не сбылось, однако сидела в душе заноза – и Маша выбирала для Соледад концертные платья, туфли, маникюрш и парикмахеров куда придирчивее, чем сама Соледад.

Маша откинула крышку и уже нависла задом над стулом-вертушкой, но сладостно затренькал телефон. Он лежал в прихожей – с той минуты, как Соледад позвонила и попросила прислать Игоря в аэропорт.

Пока Маша бежала к аппарату, Соледад подсела к роялю. Она и сама понимала, что испортила образ напрочь. Ее репертуар требовал особого типа женственности, того, что вне времени, требовал сплава сексуальности и отрешенности, так что со стрижкой она погорячилась. Но оставить те длинные волосы она не могла – это были волосы из другой жизни, они слишком многое впитали, они помнили прикосновения тех мужских рук, о которых следовало забыть навеки.

Забвение все никак не приходило, даже наоборот – крепла мысль проучить того мужчину, проучить жестко и со вкусом. И, когда эта мысль, продолжая собой мысль о волосах, вновь развернула перед Соледад дивные картины победительного будущего, певица опустила руки на клавиши и взяла первые аккорды вступления.

Это была не ее музыка, Соледад прекрасно знала, откуда утянула мелодию, приладив к ней несложный аккомпанемент и переработав под текст. Ей самой не очень нравилось то, что получилось, но петь хотелось, и она запела:

Трудно сказать, о чем думал Александр Блок, когда записывал эти строчки. Уж, во всяком случае, не о женском голосе, который переделает их под себя. О Блоке Соледад меньше всего беспокоилась – он отдал миру слова, отпустил их на свободу и умер. Она же протянула руку и поймала пролетавшие стихи, не самые лучшие, но самые подходящие, чтобы превратить их в заклинание. Правда, пока она боялась слишком уж портить текст, лишь чуть-чуть – чтобы стал не мужским, а женским.

В комнату вошел Игорь. Он знал, что из-за блоковского романса мать и Соледад сильно спорят: Соледад хочет найти хорошего композитора, а мать кричит, что незачем брать в репертуар вещь, которая всю оставшуюся жизнь будет капать серной кислотой на душу.

Соледад пела негромко, проникновенно, вкладывая в слова именно того оттенка отчаяние, которое пользовалось у любительниц романсов особенным успехом:

Завершить этими словами романс Соледад не могла – заклинание не допускает неопределенности. Но более подходящих в этом стихотворении не нашлось. А сама она стихов не писала – да и постеснялась бы пристегнуть свое творчество к Блоку.

– Совсем забыл – я наконец нашел то, о чем ты просила, – сказал Игорь. – Текста нет, придется с голоса записывать. Пойдем ко мне, послушаем.

– И кто исполняет? – быстро поднявшись, спросила Соледад.

– Карина и Рузанна Лисициан. Очень старая запись. Мне не понравилось, какое-то дамское рукоделие. Но все равно – с тебя причитается.

– А то!

Соледад довольно улыбалась – Игорева находка была самым что ни на есть победным гимном.

Совсем давно, еще чуть ли не школьницей, она слышала романс Булахова «Нет, не люблю я вас», изначально написанный для мужского голоса, в женском исполнении и даже запомнила несколько строк. Кто ж знал, что дура-преподавательница поставит ей голос с ограниченным диапазоном для классического репертуара, что Соледад будет обречена на старинные романсы? Чуть ли не пятнадцать лет спустя она стала искать этот вариант текста для женского голоса по нотным библиотекам – и безрезультатно. И вот Игорю повезло – даже если запись некачественная, разобрать слова они вдвоем уж как-нибудь сумеют.

– Опять ты дурью маешься, – сказала, входя, Маша. – Все к черту, работаем, работаем. Сын, иди на фиг.

– Потом, – сказала Игорю Соледад. – Нам нужно весь репертуар прогнать. Я к тебе в перерыве приду.

Игорь бы не помешал репетировать, но они хотели в процессе еще и поговорить. Он это прекрасно понимал.

Маша села к роялю и протянула руки, чуть растопырив пальцы. Ей было легко войти в рабочее состояние – она из него, кажется, и не выходила.

Руки у нее были удивительной красоты, белые, с безупречной кожей, с длинными пальцами, вот только ногти приходилось стричь, но даже короткие она холила и лелеяла. Собственно, у нее была идеальная внешность для аккомпаниатора – никто не любовался ее лицом и фигурой, внимание собирали на себя руки и музыка. Большое круглое лицо, как будто для шаблона использовали тарелку, с широкой переносицей, с маленькими, как нарочно, носиком и ртом, неженственное тело с плоской грудью и плоским задом, с полным отсутствием талии доставили ей немало огорчений в юности, но характер у нее был бойкий и замуж она все-таки вышла, пусть и ненадолго. Сейчас у нее был любовник, молодой певец, некрасивый чрезвычайно (Соледад не могла спокойно видеть его крючковатый нос и вывернутые губы), но одаренный и хорошо понимающий, с какой стороны бутерброд намазан маслом.