– Опаньки! И что?

– Дай сюда! Слышь? Карту дай сюда.

Но и мудрый одноокий военачальник не смог обнаружить на плане местности водоем.

– И что? Заблудились?

Нехотя Гайдук указал вперед.

– Неа. Во.

– Что?

– Мельница. Вон она. Тут.

Он ткнул ногтем в бумагу. И действительно, на карте была указана водяная мельница без привязки к воде.

– Смешно, – оценил юмор разработчиков Шапинский.

Он мог шутить. Заканчивалась его очередь нести проклятую тушенку.

Насквозь трухлявый скворечник мельницы походил на талантливый макет из плотной бумаги. Стены и шаткая лестница издавали один и тот же полый картонный звук. В нижнем ярусе когда-то жили водяные крысы, в верхнем и теперь зимовало многочисленное семейство шершней. Но наше вторжение мельнице оказалось все еще по силам. На красной ржави уходящей в стену оси беззубого водяного колеса, еле видный, красовался «годъ 190*», последняя цифра стерлась бесследно.

Чувство забытости и безвременья овевало постройку. Ни «ваших», ни «наших» не могло интересовать это богом забытое место на топкой речке, которой нет. На минуту я остро ощутила желание остаться в этой будке навсегда. Одна. Смотреть подолгу на луну или срываться и внезапно поднимать с воды уток. Гулять неподалеку и всегда возвращаться. И верно охранять ее, ненужную, от никого, до самой смерти.

– Курорт, мать его, – вяло похвалил Довгань.

– Ура! – в тон добавил Шапинский и рухнул рядом с загрохотавшим вещмешком.

Котов первым сел на сухие доски пола и привалился спиной к стене, плотно смежив веки. Лицо его разгладилось. Висок запекся, и стало видно, что на нем лишь несколько больших царапин. Я придирчиво рассматривала раны, и тут из-под правого века выкатилась кровавая слеза, сбежала скоро и капнула с подбородка. Меня прошиб пот. Не знаю, от испуга или от предчувствия. Будто мне одной явился почти библейский символ-перевертыш.

Я присела рядом, полила руки водкой:

– Кот, дай я глаз посмотрю…

– Не лезь пока. Так полежу. Уйди.

Я нехотя подчинилась. Он не казался размазней, а между тем видимые его страдания несколько превосходили ожидаемые. Пятью минутами позже Котов заснул, и я оставила его в покое.

Сытость вязала мягкими путами, голова тяжелела. Ничего вкуснее той тушенки я никогда не ела. Это странным образом было связано не с голодом, не с качеством продукта, но с участью ее прошлого владельца. Он чудом остался жив, тем самым как бы утверждая мое право на это мясо. Дело в том, что я разделяла позицию Сотника. Если бы не Котов, я без малейшего сомнения положила бы вооруженного нападавшего. Скажу больше: я держала палец на спуске и не выстрелила только потому, что быстрее среагировала на команду хозяина «Не трогать».

Мой выстрел был бы вынужденной мерой, ответом, обороной. Я нужна своей стране и не имею права умереть бессмысленно в чьем-то сенном сарае. Казалось, совесть моя осталась бы чиста. Но в глотку это мясо тогда бы точно не полезло. То ли дело теперь, когда одна только память о его пряном вкусе может сносно заменить мне сутки-двое реальной сытости.

Что это значило? Что у правоты есть несколько слоев?

И правда, звуки кругом стали медленными и сонными. Слова сплелись в жужжанье, все тише… Цвиг-сверк. О нет, я этого не слышу! Этого нет. Цвиг-сверк – качаются пустые детские качели. Кругом тихо… Котов. Я почти заснула, когда это слово возникло перед моими глазами и нарушило мой покой. Я не сразу поняла, что это вообще торчит такое, явленное в пяти зеленых символах кириллицей. Очнулась до конца и, не поднимаясь, внимательно оглядела Котова. Тот по-прежнему спал. С виска спадал отек, и боец все сильнее походил на прежнего. Сон мой слетел.

Прислушавшись, поняла: все спят или близки к тому. Тогда я распрямила спину, поднялась на четвереньках, приблизилась бесшумно и осторожно обнюхала Котова.

Кровь. Кажется, ничего больше. Его зрачки под веками были неподвижны, как в медленной стадии сна. Белесые ресницы левого глаза едва видны, на правом – слиплись и загнулись, как бывает у детей. Секунду я решалась, потом прикрыла глаза, сосредоточилась на носоглотке и потянула узкую струю воздуха, обливавшую его щеку. Что-то есть…

Вдруг вместо искомого я ощутила горячий толчок в рот и захват за затылком. Неловко увернувшись, я только тогда сообразила, что он меня целует. Вылупив глаза, я замерла: не знала, что теперь делать.

– Что? – спросил Котов просто, как про погоду.

– Плохо.

– Что плохого?

Левой рукой он отвел прядь волос, сползшую мне на глаз. В его неверном, зеркальном движении мне всегда виделось что-то потустороннее. Как будто он случаен в мире праворуких, но почему-то не замечает этого.

– Твоя рана дерьмово пахнет.

– Извини.

Он закрыл глаза и опять привалился затылком к стене.

– Тебе нужно в госпиталь.

Он равнодушно кивнул и уснул, казалось, в следующий же миг. Еще минуту я понаблюдала. Ничего.

Котов встал ото сна с чуть перекошенным, но уверенным лицом. Он разодрал глаз и вернулся к обязанностям.

– Выдвигаемся!

С мыслью «жди, я вернусь!» с тоской я притворила перекошенную дверь без замка.

«Нет», – скрипнули петли.

– Теперь полегче будет, – философски заметил Гайдук.

– Кому?

– Та всем!

– А. Ну-ну.

За лесополосой нас ждал сюрприз. Отмеченное в карте поле так и осталось неубранным. Мы ожидали видеть пустырь, а вместо того предстали перед внешне полноценным низкорослым лесом. В этот год многие хозяйства недобрали рабочих рук. Местные бежали, оставляя на произвол судьбы и большие ценности. Богатый урожай плодородной земли, не снятый, где гнил на корню, где падал в брошенную землю.

Перед нами простерлось необъятное поле прошлогодней кукурузы. Выше человеческого роста, она в основном продолжала стоять, будто верила в жизнь после смерти. Лишь кое-где волокнистые толстые стебли клонились к земле, нарушая ровные параллельные ряды посевов. В остальном держались стойко, будто прореженные гребнем великана. Эти гигантские жилистые травы навевали чувство мира и природной защищенности: что-то сродни плетеному гнезду птицы, которое, пустое, остается теплым. Я думала, что мне одной, но не только.

– Кот, давай, чухнули прямо! – в один голос предложили Довгань и Шапинский.

– Что так?

– Да неохота кругаля давать. Тут бегом с полчаса…

Это было наглое преувеличение. Котов молчал, будто ждал, что решение придет само. Километры от кромки до кромки. Чуть подавшись корпусом вперед, словно приблизившись к неведомому краю, мутным взглядом он пытался преодолеть расстояние, защищенное длинными ветлами. Но порывы ветра лишь чуть шевелили плотную завесу грязных выцветших стеблей. Все тайны там, за ней, погребены.