Тремя потоками, тесными человеческими реками полилось войско. Через трое кремлевских ворот: Фроловские*, Никольские*, Константино-Еленинские. И тремя дорогами из Москвы. Путь Владимира Андреевича серпуховского с полками лежал по дороге Брашевской, вдоль Москвы-реки, мимо монастыря Николы на Угреше*. Болвановской дорогой шли белозерские князья со своими и московскими воинами. Сам же великий князь вел 50-тысячный отряд Серпуховской дорогой через село Котлы и далее, к Коломне.

Клубилась пыль. Ржали кони. Песни запевали воины. Тарахтели по ухабистой дороге телеги длинного обоза. Звенело оружие.

Словно наперекор али в утешение людским тревогам и тяготам, светел и ясен был августовский день. Солнце весело глядело с восточной стороны. Поднявшийся ветерок дул в спины, шевелил-трепал воинские стяги. Играл еловцами – алыми флажками, укрепленными на блестящих, начищенных шлемах.

Родион Ржевский, Василий Тупик, Васятка Маленький, а с ними и Бориска по повелению князя находились среди ближайшей сторожи его, а коли была надобность, скакали как скороспешные гонцы.

На богатырском белом коне ехал Дмитрий Иванович. Корзно – красный великокняжеский плащ – развевается. На голове – алая шапка, отороченная мехом. У пояса – каменьями-самоцветами усыпанная сабля. Подле – бояре и воеводы. Среди них – Бориске полюбившийся Михайло Андреевич Бренк. И знакомец новый, инок Александр Пересвет. Не случайно оказался Пересвет подле великого князя. Послан был в помощь князю самим старцем Сергием, радонежским чудотворцем. С Пересветом – побратим его, инок Родион Ослябя*.

Перед смотром в Коломне ездил в обитель Сергиеву великий князь. Получал благословение у старца на тяжкую битву, молился с ним на святой литургии*. И провидел тогда старец победу русскую: «Победишь, господин, супостатов твоих, как подобает тебе, государь наш. Господь Бог будет тебе помощником и заступником». Обрадовался князь пророчеству старца, «возвеселился сердцем», но никому о том не сказал.

Так и в Коломну вступили. Впереди – великий князь московский Дмитрий Иванович с ближними людьми. За ним – дотоле не виданное огромное русское войско.

Там же в Коломне, на Девичьем поле, после заутрени князь Дмитрий сделал войску смотр. Урядил полки. Расставил по ним воевод.

Вместе с иными отроками скакал Бориска на коне, разнося великокняжеские повеления или приказы Михайлы Андреевича Бренка.

Однажды, находясь подле Бренка, осмелел.

– Гляди-кось! – сказал, глядя снизу вверх на высокого боярина. – Войско-то каково! Поди, теперь-то уж все земли русские тут!

И впрямь, безбрежным людским морем колыхалось поле.

На что Бренк покачал головой:

– Ошибаешься, парень. Не все русские земли собрались. Многие отсутствуют. И наиважнейшие. Не прислал своих воев Великий Новгород. Отчего? Далек он от Орды и разорения избежал. Чужая беда для него ордынские ханы. Разве что деньгами платил Орде. А денег у новгородцев много. Богат Господин Великий Новгород. Очень богат!

Замолчал боярин Михайло Андреевич.

– А иные? – не дожидаясь продолжения бояриновой речи, спросил Бориска.

– У всякого своя причина. Нет, к примеру, воев тверских. Почему? Враждует великий князь тверской Михаил Александрович* с великим князем московским Дмитрием Ивановичем. Боится победы Дмитрия. Коли потерпит наша рать поражение, Михаилу тверскому – радость. Выговорит он тогда в Орде ярлык на великое княжение себе. Как же земли русские? – спросишь. Ништо! О себе прежде печется великий князь тверской. На общие заботы ему плевать. Честолюбив, заносчив Михаил Александрович, а скудоумен! Точно в шорах* ходит. Не видит того великого дела, что вершит князь Дмитрий Иванович. Противится ему, мешает. Тем пособничает вековечному врагу – Орде. Нет среди русских, что выходят ноне навстречу лютому хищнику Мамаю, ни воинов суздальских, ни нижегородских. И иных многих. А надо бы им быть. Ох как надо! Кабы одну Москву защищал князь Дмитрий – всю Русь и всю веру православную! Да не всем то в разумение. Вот беда!

Приметил Бориска: не только озабочен, как многие в сей час, боярин Михайло Андреевич, а будто печален али болен.

– Не захворал ли, часом? – спросил боярина.

Тот на Бориску воззрился изумленно. Смутился Бориска безмерно. Испугался своей храбрости. Пояснил торопливо:

– Дед Кирей, что с обозом едет, знает лечебные травы…

– С чего взял, будто травы мне надобны?

Замялся Бориска.

– Лицом будто темен да желт. И глаза опять же…

– Что глаза?

Пожал плечами Бориска. Он почем знает? Неладные глаза у всегда веселого великокняжеского друга и любимца. Словно бы печать беды какой, али скорби великой, али болезни смертельной, скрытой до поры, виделась в них. Затруднившись объяснить свои смутные мысли, бухнул Бориска то, что менее всего следовало говорить:

– Будто смерть свою чуешь…

Сказал Бориска и, рта еще не закрыв, понял: ох, не надо бы тех слов молвить!

Побелел боярин. Криво усмехнулся:

– Да ты, брат, колдун!

Душа у Бориски ринулась в пятки. Знал, что делают с теми, кого почитают колдунами да ведьмами. Заторопился:

– Что ты! Что ты! Почудилось – занедужил ты. А попотчевать бы травкой…

– Нет, милый, – остановил его боярин Михайло Андреевич, – травка тут без пользы… – И сказал слова чудные, Бориску озадачившие: – Мы с Дмитрием Ивановичем друзья, парень, какие бывают редко. Даром, что он великий князь и я у него на службе. Видать, подходит мой черед…

Боярин свои думы, должно грустные, стряхнул, тронул коня.

– Заговорились мы, милок. А дело вершить надобно.

Опережая Бориску, оглянулся и со странной улыбкой заметил:

– А ты и впрямь вещун*… – И голосом уже другим, повелительным и твердым, приказал: – Поезжай-ка прямиком к великому князю. Скажи: боярин Михайло Андреевич повел на отдых своих людей. У Епишки-огородника стану. Пусть туда посылает, коли случится надобность.

– Исполню, Михайло Андреевич! – откликнулся Бориска с готовностью и облегчением.

Великого князя сыскал легко. Передал, что велено.

– Добро, – хмуро обронил тот.

Должно, не все ладилось, как хотелось. Потому сумрачен и неприступен был великий князь. Тяжело смотрел из-под насупленных густых бровей. Без нужды перебирал поводья, отчего конь недоуменно косил умным глазом и прядал ушами.

Глядя на суровый лик Дмитрия Ивановича, высившегося посередь коломенского Девичьего поля, Бориска вдруг вспомнил поле другое – Кучково. В Москве. И утро то, тридцатого августа прошлого года. Весь люд московский привалил тогда на Кучково поле. Невиданное свершалось. По повелению великого князя рубили мечом голову Ивану Васильевичу Вельяминову – знатного рода, сыну высокого человека, последнего московского тысяцкого* Василия Васильевича Вельяминова. Вина Ивана Васильевича была тяжка. Изменил Москве и великому князю. Сносился с Ордой в пользу князя тверского. Будто бы попа своего подсылал с ядовитыми травами, дабы извести Дмитрия Ивановича. Всё так. Верно, поделом нес свою смертную муку Иван Васильевич Вельяминов. Только впервой в Москве совершалась публичная казнь. И многие жалели тогда Вельяминова. Промеж собой осуждали великого князя, который сам присутствовал на страшном действе. Столь же сумрачный, как нынче. И столь же решительный.