– Я? – изумился Давид.

– Про Вальядолид. И Ривасу, и Эдне. Почему?

– В деревне к столичным жителям очень плохо относятся. Мы для них ненавистные кровопийцы.

– Только поэтому?

– Ну еще потому, что они меня взбесили. Всем надо все про тебя знать еще до того, как ты подошел к ним на три метра. Хуже полицейского допроса. Вот скажи, зачем этой Эдне знать про наших детей? Чего она хотела от меня? Чтобы я ей исповедался – нет, пока не родили, но собираемся и, возможно, приступим к делу прямо тут, в снятой у вас комнате, так что, когда услышите подозрительные звуки, знайте: это мы перешли к важнейшей стадии проекта…

– Как ты чувствителен, дорогой ты мой! – Сильвия рассмеялась своим безудержным искренним смехом, который Давид так любил и так редко слышал, который был возможен только в минуты полного, безоблачного и безмятежного счастья. Они перестали хохотать, услышав гудок у себя за спиной. Маленький бородатый толстяк в очках делал им знаки, высунувшись из окна автомобиля.

– Поняла, что я имею в виду? – шепнул Давид, пока они направлялись к машине. – Просто преследуют.

– Хотите, подвезу? – предложил толстяк.

– Вы таксист? – спросила Сильвия.

– Нет, но думаю, что вы идете в таверну «Эра Уменеха», поужинать. Я бы вас туда и подвез. Впрочем, если вы хотели пройтись пешком и я вам помешал… Простите.

– Да, мы ищем таверну, чтобы поужинать.

– А я как раз туда еду.

– Спасибо, – сказала Сильвия, садясь в машину раньше, чем Давид успел возразить. А тот смутно размышлял о том, как это странно и неправильно – то они подвозят кого-то из деревни, то подвозят их.

Машина оказалась стареньким «Рено», побитым, проржавевшим, с драными сиденьями. Сильвия начала контратаку:

– Ну и как вы узнали?

– О чем?

– Что мы ищем таверну «Эра Уменеха». – Она спрашивала легким смеющимся тоном, каким говорят об удачном фокусе.

– А, так это легко. Вы ж нездешние?

– Да. Из Вальядолида. – Сильвия бросила озорной взгляд на Давида. Тот никак не мог выйти из неясного, тревожного настроения, в которое его привели и это происшествие, и атмосфера незнакомого горного селения.

– Если вы приезжие, то остановились у Эдны, а значит, ищете, где поужинать – сама-то она постояльцев ничем не кормит.

– Но как вы догадались, что она нам указала именно эту таверну?

– А что ж еще она вам назовет, ведь таверна-то ее брата, Иона.

– Вот это да! Да вы мастер дедукции не хуже самого Шерлока Холмса, поздравляю! – воскликнула Сильвия.

– Про мочу, которую наливают вместо пива везде, кроме таверны «Эра Уменеха», говорила?

– Говорила!

– Ха! Еще бы! Эдна всегда крутит одну и ту же пластинку.

Теперь смеялись все трое. Машина припарковалась у таверны, в которую вела вниз лестница из полудюжины ступенек. Заведение помещалось в полуподвале большого двухэтажного дома, и о его наличии можно было догадаться, только расшифровав полустертые надписи на деревянной доске, прибитой в полутьме над дверью, или правильно истолковав шум и веселые крики, доносившиеся из маленьких освещенных окошек. Внутри смеялись и стучали пивными кружками.

– Простите, а как улица называется? – спросила Сильвия.

– Эра Уменеха, – ответил новый знакомый. – А если кто не сразу вспомнит, так найдет таверну по трубам.

Все трое подняли головы и увидели гигантские печные трубы, торчащие над зданием.

– По-арагонски «уменеха» и есть «печная труба», – пояснил провожатый.

Едва они вошли, новый знакомец стал прощаться:

– Ну, приятного вам аппетита. Однако не могу не добавить, что, хотя кормят здесь действительно неплохо, в остальных местах тоже никакой мочи в кружки не льют. По правде сказать, пиво не местное, его сюда завозят, причем поставщик у всех один. Только не говорите хозяину. Кстати, меня зовут Эстебан.

– Ох, простите. Мы и сами не представились, – ответила Сильвия. – Я Сильвия, а это мой муж Давид.

– Очень приятно.

– Нам тоже.

Эстебан отошел и уселся у стойки.

В вагоне освободилось одно место. Двое незнакомых друг другу людей скрестили над ним взгляды, готовые к борьбе за сиденье. Тот, что походил на почтальона, протащил свою огромную сумку на колесиках психоделического розово-оранжевого цвета прямо по ногам высокого типа в вельветовом пиджаке. А симпатичная брюнетка лет сорока, натренированная годами поездок метро в час пик, ловко скользнув в толпе, уже заняла свободное место. Тип в вельветовом пиджаке попытался послать ей гневный взгляд, но она уже уселась, безмятежная, как у себя в кухне в Вальекасе, и уткнулась в газету.

Эльза, секретарша Коана, страдала. Она вошла в число тех привилегированных тридцати двух пассажиров из примерно двухсот, которым удалось занять сиденье, но оказалась зажатой между двумя здоровенными мужчинами, и они не давали ей ни пошевелиться, ни вздохнуть. До Портасго было еще три остановки, и Эльза, делая мелкие скованные движения, пыталась читать рекламную газету. Пассажирам раздавали ее при входе, и в ней говорилось о непрерывных перестановках в правительстве и непрерывных тренировках футболистов «Реал Мадрид», один из которых получил травму в паховой области и пропустит следующий матч.

Было примерно без четверти восемь. Из издательства Эльза вышла в семь часов и спустилась на Серрано в метро. В те дни, когда ей удавалось уйти с работы пораньше, она ускользала от часа пик и не толкалась в метро вместе с клерками и продавцами местных магазинов одежды, порой даже ехала одна в вагоне. Однако с окончанием рабочего дня люди в метро стояли теснее, а сама поездка казалась бесконечной. Закрывающиеся двери вдавливали людей внутрь вагона; они там возились, устраиваясь, заполняя все свободное пространство, не давая дышать, потея и, однако же, вынимая и пристраивая в оставшихся между телами щелях книги: то тут, то там кто-то читал.

Дома она, еще не сняв туфли и пальто, быстро взглянула на окошечко автоответчика, сиротливо стоявшего на пустой этажерке. Ожидала увидеть обычный ноль, но на сей раз горела единица.

Эльза жила в этой новой, более скромной, чем раньше, квартирке три месяца, но никак не могла обжить ее. С тоской вспоминая, как уютно и небрежно в прежнем ее доме кочевали по полкам и ночным столикам все те безделушки и украшения, которые теперь лежали нераспакованными в картонных ящиках, она не спешила освобождать их из временного плена. Там, дома, все было так обдуманно, удачно расположено. Каждая вещь, казалось, радостно и навсегда заняла только ей предназначенное место, и всем им там было хорошо и спокойно – каждой книге на полке, каждой фарфоровой статуэтке в гостиной, и уютно мерцающему экрану видео, которого у нее теперь не было, и картинам, от каких ей осталась жалкая малость.