люди поддерживают Орловича, который по моим меркам повёл себя идиотски, подставив всех. Он — человек «системы», он свой, поэтому надо до последнего держаться вместе и выгораживать друг друга. Не выдавать «своих».

Потому и Комаров кинулся забирать у меня плёнки. Никто ему не приказывал. Попросили… намекнули… Значит, так надо.

Надеюсь, что я смогу устроить им сюрприз.

Женька вываливает на меня шквал эмоций, тут же прогоняя из головы всю хмарь. Позавчера он всё-таки набрался храбрости и вывез практикантку Юльку покататься на мопеде, который очень удачно «сломался» в полях. Теперь он делится со мной подробностями, которые ограничиваются фразой: «ну и я, в общем, того…».

Зато его горящие от восторга глаза договаривают остальное.

— Тогда поехали к твоей Юльке, — предлагаю я, — навестишь её.

— Просто так? — того охватывает странная робость.

— Нет, — говорю, — повод есть.

Рассказываю ему об аресте Серёги и о нашем с Николаем расследовании. Женька от хохота едва не надрывает живот. Даже его бабка выглядывает из окна, убедиться, всё ли в порядке.

Правда, тот факт, что мы его не взяли с собой, Женьку огорчает. Но он слишком отходчивый человек, чтобы таить обиды. А когда узнаёт, что я припахал ненавистных ему «слонов» на ремонт крыши, его радость не имеет предела.

До лагеря археологов он везёт меня так аккуратно, словно хрустальный сервиз. Хотя после знакомства с мамой Кэт и ее хирургическими инструментами, чувствую я себя гораздо лучше. Бок уже не напоминает о себе болью, а проспав целые полсуток, я чувствую себя значительно свежее.

Нас приветствуют, как триумфаторов. Забыв прежние обиды, бегут здороваться и хлопают по плечу. Я подталкиваю вперёд Женька. К таким бурным восторгам мой организм ещё не готов.

Даже Аникеев высовывает свою косматую голову. Сам я не видел, но Николай рассказал, что профессор ездил в райотдел, вызволять своего студента, но не преуспел.

— Чинить крышу? — удивляется он, — и эти обалдуи согласились?

— Если вы отпустите.

— Да, пускай идут, — соглашается профессор, — новые раскопы мы делать уже не будем. Надо будет после практики лагерь снимать, это их обязанность. Но это, когда все остальные в город вернутся. А на ближайшую неделю — забирай, — машет он рукой. — Не могут башкой работать, пускай руками поработают. Но… — Тут он поднимает палец и хитро смотрит на меня, — ты кое что обещал.

Действительно, обещал. Ещё когда отпрашивал девчонок к нам на пикник, вызвался сфотографировать самые яркие находки в камералке.

И не отвертеться уже, и время поджимает. До конца практики остаётся неделя. Да и больничный у меня, а, значит, много свободного времени, которое можно потратить с пользой.

Вот только с конкурсом — тоже поджимает. В журнале написано, что итоги подведут через три недели. Тогда их, скорее всего, огласят. А результаты будут готовы за несколько дней до этого. Так что у меня в лучшем случае — недели две. Дальше всем будет наплевать, кто заряжал плёнку и нажимал на спуск.

Кого впишут в призовые бланки, тот и молодец. История не имеет обратного хода и лихие разоблачения сейчас не в моде.

— А вы обещали под это дело финансирование подвести, — парирую, — на расходники и организацию процесса. — Хитёр, — ворчит Аникеев, — и рабсилу ему, и финансирование. Нездоровые у тебя буржуйские наклонности, товарищ фотограф.

Своим прозорливым умом историка, Аникеев неожиданно попадает в точку. Жаль, что сам об этом не догадывается.

— За время и работу не возьму ничего, — уточняю, — Как и договорились. А помочь ребята сами вызвались. В благодарность за чудесное избавление из темницы.

— Ладно, — машет рукой профессор, — будет тебе финансирование. Принеси мне завтра смету. Два варианта, то без чего обойтись нельзя, и то, что может пригодиться. Я посмотрю, что можно будет придумать. Иди уже, тебя дожидается собеседник поинтереснее меня.

Оборачиваюсь и вижу, что в стороне стоит Надя. Выглядит она грустной. Глаза, буквально на мокром месте.

— Ты чего? — удивляюсь. — Не рада мне?

— Глупый, что ли? — шмыгает она носом, — конечно, рада.

— А что тогда?

Задаю вопрос не конкретизируя, надеясь на подсказку со стороны самой Нади.

— Ты меня в городе будешь искать? — спрашивает она.

— Когда?

Вопрос дурацкий, неудачный, а главное, я и сам спустя секунду понимаю ответ. После, когда закончится практика. Вот так, искал себе летнее приключение. Самый безопасный вариант без личных привязанностей.

— Мне рассказали, что ты в Белоколодецке часто бываешь, — игнорируя мою промашку, продолжает Надя. — Чуть ли не каждую неделю. Ты хотел бы там увидеться?

Мы идём по тропинке, от палатки Аникеева к лагерю, но в какой-то момент сворачиваем не на той развилке, и палатки вместо того, чтобы стать ближе отдаляются.

Ты сама забудешь меня, Надя. Погрустишь неделю, или две. А потом учёба, дела, прежние друзья-подруги.

Даже если мы встретимся, то будем смущённо подбирать темы, отводить взгляды, и оба облегчённо вздохнём, когда настанет пора расходиться.

Люди, оказавшись не вместе очень быстро расходятся в разные стороны. «Как в море корабли», пошлейшая, но верная присказка. У каждого свой путь и с каждой минутой расстояние всё больше, а надежды новую встречу всё меньше.

— Часто бываю, — соглашаюсь, — за аппаратурой езжу, а ещё мне поступать в этом году. Ты ведь уже знаешь, что я моложе тебя?

— Мне это не важно.

— Конечно, встретимся, — говорю я единственно верную в этом случае фразу.

Надя останавливается и доверчиво прижимается ко мне. Всё-таки хорошо, что никто не додумался пойти нас искать.

* * *

у археологов мы задерживаемся до вечера. Сначала я рассматриваю в камералке будущие объекты для съёмок. Их набирается под три десятка. Всякие каменные штуки и осколки горшков.

Потом нас зовут на ужин, за длинный дощатый стол под натянутым брезентом. По заветам коммунистического общества, посуда у археологов общая. Нам вытаскивают из большой горы по эмалированной миске и такой же кружке.

Мне достаётся большая синяя миска с отколотой по краю эмалью, а Жендосу маленькая бежевая мисочка с цветочком сбоку. Какая-то заботливая мама выдала, наверное, посудину дочке на практику.

Нас кормят супом из рыбных консервов, разваренной до пюрешного состояния картошкой с тонкими нитками тушёнки, которую наваливают в ту же посуду, и крепчайшим чаем с чудесным запахом дыма из огромного столовского котла.

Жендос с грустью косится на мою порцию.

— Махнёмся? — предлагаю.

— Да ладно, — вздыхает он, — не надо. Тебе надо сил набираться после больнички.

— У меня аппетит плохой.

— Точно?

— Зуб даю.

Я без физических нагрузок и на фоне недомогания есть не хочу совсем. «Слоны» предлагают остаться на вечерние посиделки. У костра уже кто-то подстраивает гитару, а освободившиеся от чая кружки старательно и вне очереди отмывают для других напитков.

Пускай Жендос косится с тоской в сторону «старшаков», которые шныряют с видом заговорщиков. Почему-то