это, видимо, со скуки. Таким образом, она, словно недолюбленный ребёнок хочет привлечь внимание Грищука, который смотрит на свою семью с высокомерной снисходительностью.

Сегодняшний ужин оказывается одним из удачных экспромтов, и она очень довольна собой.

— Альберт, так в каком районе вы проживаете? — невинно интересуется она.

— Мам, он же говорил, — сердится Кэт.

— А я забыла, — Мария Дмитриевна хихикает, словно удачно пошутила.

Кэт закатывает глаза. Детям в таких случаях особенно стыдно за своих родителей.

— В Берёзовском, — терпеливо отвечаю, — это на границе с Орловской областью.

— Надо же! — всплёскивает руками Мария Дмитриевна, — и у вас там даже районная газета есть⁈

— Мам, они во всех районах есть!

— А ты не влезай, я у Альберта спрашиваю.

— «Вперёд!», называется, — отвечаю. — Очень интересная. Привезти в следующий раз?

— Колбасная фабрика там у них, — Грищук демонстрирует знание местной географии, сгребая со стола бутерброд с «Останкинской». — Известная. Орденоносная.

Торт к чаю я покупать не стал, несмотря на настойчивые советы Кэт. Вместо этого запасся «стратегическим ресурсом», двумя палками берёзовской региональной гордости, полукопчёной колбасы.

Лиходеева-старшая постаралась. Объяснил, что для нужных людей, она и расстаралась.

— Фу, — говорит Мария Дмитриевна, — какое мещанство. Я мальчика о его устремлениях расспрашиваю, а тебе лишь бы о жратве говорить.

Грищук замолкает и снова «бронзовеет», пожалев, что открыл рот.

— И какие у тебя жизненные планы? — спрашивает мама Кэт.

В голове сам собой всплывает монолог из фильма «Курьер» перестроечных времён. Там герой говорит в подобной ситуации: «В моих планах соблазнить вашу дочь, жениться на ней… И, можно сказать, жизнь удалась. Дело в шляпе».

Когда-то та ситуация казалась мне фарсом, а сейчас слова прямо на язык лезут. Уж больно много в Марии Дмитриевне Силантьевой самодовольства.

Интерьеры гостиной демонстрируют достаток, причём не скрываемый, а наоборот, всячески выставляемый напоказ. Югославская или польская стенка ломится от хрусталя.

На полу паркет, на одной стене пёстрый ковёр, на другой полки, забитые полными собраниями сочинений. Дюма, Вальтер Скотт, Майн Рид. Невероятная ценность и роскошь. Выставлены аккуратно, по цветам.

В углу чёрное пианино, прикрытое салфеточками. Инструмент мучения Кэт в детстве, не иначе. Над ним портреты Хемингуэя в неизменном свитере и Высоцкого с гитарой. Признак интеллигентности и даже вольнодумства.

В воздухе висит сладковатый дорогой запах трубочного табака. Скульптор наверняка коллекционирует или трубки, или зажигалки, или ещё какую-нибудь хрень. Он относится к той категории людей, которые могут открыто демонстрировать своё богатство.

Не прятаться, не бояться прихода ОБХСС. Прикормленный у власти и искренне верящий в собственный талант. Плохо только, что деньги не на что тратить.

От этого алкоголизм советской богемы и прочая распущенность, а вовсе не потому, что её свободу кто-то душил. У тех, кого душили, ковров и хрусталя не имелось.

— Фотограф я, — искренне улыбаюсь, — по этой стезе и планирую развиваться.

— А разве это профессия? — удивляется Мария Дмитриевна, — Может быть, просто хобби?

— Если мне за это платят деньги, то это профессия, — мягко ухожу от ответа.

— Не мужская какая-то, — подначивает она, — Настоящие мужчины приносят этому миру видимую пользу. Варят сталь, строят дома, прокладывают магистрали…

У Грищука чуть заметно начинает дёргаться уголок левого глаза.

— Осеменяют коров, — подсказываю.

— Что? — Мария Дмитриевна выныривает из своих мечтаний о настоящих мужиках в грубую реальность.

— У нас в Берёзове животноводческий техникум есть, — говорю, — там на осеменителей учат. Только парней берут. Значит, это работа для настоящих мужчин.

Заслуженный скульптор фыркая давится чаем. Супруга кидает на него косой недовольный взгляд и тут же растягивает губы в улыбке.

— Кате нравятся творческие парни, — без всякой связи с предыдущей темой сообщает Мария Дмитриевна, — То у неё музыкант, то фотограф… Следующий, наверное, танцором будет!

— Мама! — не выдерживает Кэт.

— А что? — недоумевает Мария Дмитриевна, — я знаю, что Альберт с Женей уже познакомились. И даже пообщались довольно плотно. Должна же я предупредить мальчика о перспективах…

Звонок в прихожей выдаёт птичью трель. Силантьева торжествующе встаёт из за стола и идёт в прихожую.

— Разве мы ждём кого-то ещё? — удивляется Кэт.

Грищук пожимает плечами. Он вдруг склоняется ко мне через стол, едва не свалив свою чашку, и предлагает:

— Коньяк будешь?

— Буду.

От такого не отказываются. Это как трубка мира, как «мы с тобой одной крови», как тайное рукопожатие. Крепко допекла этого «матёрого человечищу» женщина, которая при замужестве не стала брать его фамилию.

Скульптор наливает десятилетний «Двин» в круглые бокалы. Золотистый напиток оставляет на них маслянистые потёки. Благородный аромат ударяет в нос.

В прихожей Мария Дмиртиевна с кем-то здоровается. Слышен её смех, звонкий, но чуть надтреснутый.

— За искусство, — провозглашает Грищук.

Он опрокидывает в себя коньяк словно водку. Я, как полагается вежливому молодому человеку, делаю то же самое в несколько глотков.

На пороге появляется Силантьева. Её лицо светится лукавством. «Посмотрите, кого я вам привела», говорит её взгляд.

За её спиной я вижу физиономию Игнатова. Кажется, он изумлён не меньше меня.

— Владя, ты ведь знаком с Альбертом? — не то утверждает, не то спрашивает Мария Дмитриевна.

— Не просто знаком, — заявляю, неожиданно даже для самого себя, — товарищ Игнатов для меня, как второй отец! Дал мне, можно сказать, путёвку в жизнь!

«Коньяк вас превращает в бунтаря…». Поаккуратнее надо впредь с алкоголем. Организм молодой, реагирует бурно.

— Владюша, а почему я не знаю про твоего названного сыночка? — звучит женский голос.

Его вполне можно назвать бархатным. Низкий, вкрадчивый, заставляющий вибрировать что-то внутри. Хочется увидеть его хозяйку как можно скорее.

Следом за Владленом Игнатовым в гостинной появляется невысокая, красивая брюнетка немного кукольной внешности. Такой вид бывает у не слишком талантливых актрис, которые склонны переигрывать и на сцене, и в жизни.

— Влад, Нюся, присаживайтесь, — Грищук вносит свою лепту в гостеприимство, — а мы тут…

— Пьёте, — припечатывает Силантьева.

— Здравствуй, Альберт, — говорит Игнатов.

«Какого хрена ты здесь делаешь⁈» — в то же время вопит его взгляд.

Жена? Вспоминаю нашу потасовку с Джоном. «Светлана Сергеевна задумала какой-то невероятный пирог», сказал тогда Игнатов. Может быть, он, конечно, про маму говорил или про тёщу.

Но что-то сомневаюсь, чтобы при его положении пришлось делить жилплощадь с родителями. Да и сама интонация подсказывала, что речь о жене. Я, по крайней мере, именно так и подумал тогда.

Светлана до «Нюси» не сокращается ну никаким образом. Впрочем, пришедшие рассаживаются на прямо противоположные стороны стола, словно они появились не вместе, а просто столкнулись у подъезда.

Может и такое быть. Просто, совпадение.

— Какое редкое имя, — заявляет женщина, которую назвали «Нюся», — кто же тебя так назвал?

— Родители, вероятно, — пожимаю плечами на этот странный вопрос.

— Какая прелесть, — умиляется Нюся.

— Альберт из Берёзова, — сообщает Мария Дмитриевна с таким видом, словно это потрясающая новость. — Он там живёт и работает.

Она выставляет на стол большой торт «Прага», принесённый гостями.

— Правда⁈ — Нюся впечатлена. — И как