Ему понравились эти строки, и он повторил их несколько раз и собрался записать стихи в свою тетрадку, но что-то его остановило. Не хотелось так писать про зиму. «Грозная» — это ведь жестокая, значит, какая-то страшная, а его зима — та, что за окном, ни капельки не страшная и не грозная. Ему даже показалось, что, если он напишет «грозная», зима обидится и уйдёт от них. Тогда прощайте, салазки! Прощайте, коньки! Нет уж, не желает он писать неправду о зиме, которая обещает столько чудесного за окном…

Алергуш размечтался. Ручка зажата в руке, глаза устремлены к окну. Очарованный сверкающей зимней картиной, он не в силах был отвести взгляд от яркой белизны. Алергуш вспоминал, как захватывает дух, когда мчишься вихрем по раскатанному льду, и снова испытал то же ощущение счастья…

А когда прозвенел звонок, Алергуш по-прежнему сидел над нетронутой белой тетрадной страницей, такой же белой, как снег за окном.

Во время перемены его окликнула Ветуца Караман:

— Алергуш! Алергуш!

Эта девочка бывала порой остроумной. Она знала множество историй про всяких бандитов и шпионов. Истории эти были вычитаны из разных приключенческих книжек. Когда на улице сеял мокрый снег и нельзя было гонять в футбол, Ветуцыны рассказы доставляли удовольствие. Но сейчас перед сверкучим снежным ковром Алергушу не хочется слушать Ветуцу, и потому он прикрикнул:

— Ну тебя!

Но девочка не унималась:

— Слышал новость, Алергуш? Иля́на играет Зория-Зоринику!

— Ты посмешней ничего не могла придумать?

Кирикэ расхохотался:

— Ой, не могу! Девчонка Зория-Зоринику играет!..

— Ну и Зория же отыскали! — усмехнулся Алергуш, а у самого словно бы запершило в горле.

Слова Ветуцы представились ему злой шуткой, и надо было показать всем, что ему всё нипочём и что он об этом даже не думает, как не думают снежные тучи, рассеивающие прозрачные льдистые снежинки, снежинки радости для всей земли.

И Алергуш бросился к Кирикэ, чтобы потормошить его, извалять в свежем снегу, припудрить приятелю щёки снежным комом, от которого потом стекают к подбородку холодные ручейки.

Перед зимними каникулами

Алергушу не сиделось на месте. Он оседлал табуретку и вообразил, будто скачет на волшебном коне и вот-вот взлетит ввысь.

Наконец бабушка вышла из себя:

— Да уймись же ты и не елозь! Небось не на муравейнике сидишь! Ешь как следует, не спеши.

— Я сижу как на иголках, бабуся, — отвечал внук.

Бабушка ворчала, но не очень сердито. Непоседа чувствовал это и не унимался.

— Видишь, что ты наделал? Ты так себе когда-нибудь ногу вывихнешь. Господи, и откуда это пошла мода на трёхногие стулья!

— На таких табуретках можно стать акробатом, — развеселился Алергуш, поднимаясь с пола.

Он торопливо покончил с котлетой, потому что вспомнил, что ему сегодня некогда.

— Бабуся, а ты не пойдёшь к нам в школу? — заговорил он ласково.

— Чего мне там делать? Твоя мама пойдёт, и ладно.

— Погляди и ты на нашу ёлку…

— Стара я стала. Ноги не ходят, не до ёлок мне, детка.

Бабушка ещё что-то бормотала себе под нос. Лицо у неё в морщинках, будто высушенное на солнце яблоко.

Алергушу жаль бабушку: она такая старенькая. Вот и ходить ей тяжело, и ёлку она не увидит. Но ведь Алергуш неугомонный, он не умеет долго печалиться. Он сразу придумал, как порадовать бабушку. Вечером он всё-всё ей расскажет, как было в школе.

— Да здравствуют каникулы! — крикнул он во всё горло.

Потом пристально глянул на бабушку, будто прикидывая что-то на глазок, и проговорил:

— А жаль всё-таки, что ты не идёшь! Вот бы посмеялась!

На радостях он совершил ещё один акробатический прыжок. Но не рассчитал как следует возможности модной табуретки и опять свалился вместе с ней на пол.

Тут бабушка осерчала не на шутку, и Алергуш получил подзатыльник. Но от бабушкиного тычка никогда не больно. Потому внук веселился по-прежнему, прыгал по кухне и орал во всю мочь:

— Ура-а-а! Каникулы! Слава саням и конькам!

— А ты не радуйся прежде времени, потому что ещё неизвестно, какие отметки принесёшь за эту четверть, — ворчала бабушка.

Вместо ответа Алергуш чмокнул бабушку в щёку, что с ним случалось далеко не каждый день. Бабушка была так растрогана нежностью внука, что даже прослезилась.

— Ну вот и хорошо, что у вас каникулы… пожалуй!

— Только бы озеро замёрзло как следует! — озабоченно проговорил внук, накидывая на плечи пальто.

Некогда было застегнуть его и отряхнуть. Ведь после уроков праздновался Новый год с Дедом-Морозом и с ёлкой.

Приветливо улыбается жизнь сквозь прозрачный кругляшок в заиндевевшем стекле троллейбуса. От переполнявших его чувств Алергушу вдруг стало ещё радостнее. Он даже уступил место женщине, которую не назовёшь старушкой. В другой раз ему бы и в голову не пришло проявить такую предупредительность к кому-то без седины в волосах и морщин на лице.

На следующей остановке он пожалел, что не сможет уступить место ещё и скрипачу, вернее, скрипачке с огромным футляром. А может, это была вовсе не скрипачка, а ещё какая-нибудь музыкантша?

Через окно троллейбуса он глянул на уличные часы и очень обрадовался, потому что до начала первого урока оставалось ещё порядочно времени. «Успеем с ребятами каток расчистить!»

Но у выхода из троллейбуса с Алергушем случилось неожиданное происшествие. Кто-то коснулся его плеча и тоненьким голосом попросил:

— Предъяви билет!

Два пионера с красными повязками поверх рукава пальто были назначены дежурными контролёрами на этой линии.

Алергушу ребята показались ужасно забавными. Подумаешь, контролёры! Одного роста с Алергушем, а пищат как маленькие.

И ещё ему показалось, что пионеры-контролёры ужасно задаются, поэтому он строго и с расстановкой ответил:

— Погодите вы, дайте поискать… Куда я его задевал?

Пионеры торопили его, потому что им было некогда попусту терять