Полез за ней.

– Давай эту, – шепнула Гусыня. Расправила сумку, достала из нее перчатки, сорвала охерительно большой пучок какой-то зелени и начала копать, как собака, которая нашла идеальное место для туалета.

– А нельзя было, зная, что будете жарить на костре картошку, дома её взять? – шептал я, воровато поглядывая на дом, в окнах которого не было видно света.

– Ворованная вкуснее. Не щелкай челюстями, складывай картошку в сумку. Одного куста нам хватит, – вытянул руки, и в ладони мне легла земля и несколько крупных картофелин.

– Что я делаю? – спросил сам у себя, складывая ворованное в сумку.

Кто кого, блин, не должен портить? А, Николаевич?

– Тихо! – шепотом из преисподней остановила меня Гусыня. – Кто-то идёт.

– Где? – выдохнул испуганно и поднял голову, чувствуя, как по телу рассыпался холодный страх. Кажется, яма, выкопанная Гусыней, пригодится мне прямо сейчас.

Если раньше не пристрелят.

Едва я высунулся из-за куста, на затылок легла рука Гусыни и прижала мою башку, как кнопку. Не удержав равновесия на корточках, под натиском нифига не слабой руки, упал вперед носом прямо под вонючий куст.

– Куда ты вылез?! – шипела на меня девчонка, тыча носом в землю так, будто я уже нагадил там, где она только что копала.

– Кто там шарится? – зычный мужской голос прокатился над картофельным полем.

У меня всё сжалось так, что не проскочила бы даже иголка. Ещё и Гусыня до сих пор лицом в землю вжимает.

– Сейчас стрелять буду! – крикнул мужик совсем рядом, и слова его прозвучали для меня внушительнее любого стартового пистолета.

– Бежим! – крикнул я.

Резко оторвав лицо от земли, схватил за руку Гусыню, сумку с картошкой и, за каким-то чёртом, вырванный Гусыней куст.

Со всем этим вор-набором сиганул через забор так, будто его здесь, вообще, никогда не было.

Пока я с широко распахнутыми глазами бежал зигзагообразно, чтобы в нас не попали пули, Гусыня ржала сзади и тормозила наш спасительный побег.

Это истерика. Она, наверняка, в панике и поэтому неадекватно реагирует.

– Гу́ся! – крикнул этот же голос, грозивший нас пристрелить. – Привет бате передавай.

– Передам, – крикнула она в ответ, задыхаясь от смеха.

– И пацана себе нормального найди. А-то этот как курица без башки бегает.

– Хорошо, Петрович! – всё так же, веселясь, отвечала ему Гусыня, а я всё бежал как дебил, до сих пор гонимый паникой и страхом.

Только когда мы оказались в лесу у берега реки, где уже был виден костёр, до меня, наконец, дошёл смысл слов, сказанных мужиком.

– Вы, блин, тут все конченные, – пытался я отдышаться.

– А ты зачем ботву-то с собой картофельную взял? – она всё ещё смеялась.

Опустил взгляд вниз и понял, что держу этот гребаный куст в руках как девчонка на свидании букет.

Скинул его нафиг.

– Я… откуда я знаю?! Улики уничтожал. Отстань! – отмахнулся от неё и пошёл к костру, когда Гусыню настиг новый приступ смеха.

Глава 10. Августина

Кажется, время уже близилось или даже перевалило за полночь. Одно известно точно – если село затихло, то уже достаточно поздно. Подростки, гонимые комендантским часом, наверняка уже разбежались по домам, тех, кто ещё не дома, вот-вот поймает группа инициативных родителей и в красках расскажут о том, как плохо гулять после одиннадцати вечера. И, если наше поколение, будучи подростками, ещё убегали от всех «смотрящих», то нынешние подростки, даже несмотря на то, что разница в годах между нами не так уж и велика, никуда бежать не пытаются. В них слишком много гонора, борзости, знания своих прав, хоть и выдуманных ими же, но не обязанностей. А ещё они привязаны к телефонам в своих руках, за которыми не видят дороги. Одно только их прослушивание музыки на «пердящих» колонках поздними вечерами вызывает желание убедить их родителей навсегда посадить их под домашний арест.

К нам же относятся более лояльно. Возможно, дело в том, что у нас нет с собой колонок, ревущих на всё село, но зато есть гитара, с которой мы отправляемся на берег реки и поем сами себе. Для нынешних подростков такое времяпрепровождение – зашквар, стрём, и нас давно записали в разряд старпёров. А мы всего лишь храним ту романтику, которой ещё детьми впечатлились, когда ездили со взрослыми на сенокосы, сборы ягод, кедрового ореха и грибов. Так было классно, уютно и всегда весело. Даже усталость к концу дня, когда ты проклинала всё на свете, и обещала, что больше никогда и никуда не поедешь, улетучивалась, стоило затрещать старым сухим веткам в костре. А уж какая вкусная похлебка получалась в котелке. Мм! Простые доступные ингредиенты, но дома на плите такую не сваришь.

И вот есть Рамиль, которому, казалось, было бы гораздо комфортнее и понятнее в компании местных подростков, но не с нами. Обижаться на меня за картошку и её ботву он почти перестал. Вроде бы… Но всё равно особого участия в нашей компании не принимал, предпочитая сидеть на краю скамьи, которую он назвал палкой, и ковырять веткой кусок земли у костра и сам костер периодически.

Ребята пытались его вовлечь в разговоры, расшатывали меня, чтобы я затянула своего друга-туриста в нашу болтовню, но он всё равно оставался отстраненным.

Но я точно знала, что он слушал всё, что здесь происходило. Не всегда, но Рамиль улыбался, когда кто-то из ребят рассказывал что-то забавное. Почти охотно, иногда выказывая, похоже, свойственное ему пренебрежение ходил с парнями за новыми ветками для костра. Правда, потом со сморщенным лицом сидел и выцарапывал из ладоней несуществующие занозы. Но, всё-таки, казался каким-то отстраненным. Наверное, его высокомерие выходило на новый уровень. Или по икре соскучился. Кто этих мажорчиков знает…

– Готово! – воскликнул Лёха и выкатил из углей у края костра картофелины. – Кто соль брал? Бабонька, на вас вся надёжа!

– Естественно на нас, – фыркнула Ксюша.

– Ага, – согласилась и развернула небольшую скатерть, на которую Ксюша и Лена тут же сложили немного