Состроил ей рожицу и получил в ответ фальшивую, слишком сильно натянутую улыбку. Но к зеркалу, всё-таки, подошёл.

– Йоо! – протянул, стоило увидеть себя, с черными полосами вокруг рта. – Это ты сделала или батя твой? Типа, это смешно?

– Это, типа, кто-то ел вчера печеную картошку у костра за обе щеки как поросенок. Так что можешь расслабиться. Никто на тебя красивого не посягнул.

– Капец, – выдохнул я сокрушенно. Вернул зеркало на комод и подошёл к раковине у, которой стояла Гусыня. – Дай умыться.

– Без проблем, – хмыкнула она, и на плечо мне легло полотенце, которым только что терли посуду. – Заодно посуду домоешь. Завтрак на плите, чай – в чайнике. А я пойду курицам кашу намешаю.

– Эй! В смысле, домою?! Я рожу хотел помыть, а не посуду! – выпучил я на нее глаза.

– Всё, Рамилька, – улыбнулась она дразняще и начала отступать к выходу спиной. – Мне некогда. Как закончишь тут – приходи в огород. Работа не ждёт, солнце высоко, ну, и далее по списку…

– Камон! Ты угораешь?

– Нисколько, – ухмылялась она.

– А лифчики ты принципиально не носишь? Или ради меня? – спросил специально, чтобы улыбка, наконец, отвалилась от её лица, да и сам я не пялился на тонкую майку в районе груди.

– А ты без трусов со вчерашнего дня тоже принципиально или исключительно ради меня? – сузились тотчас ее глаза, но гаденькая улыбка никуда не исчезла. – Кстати, о трусах: постирай или сожги их, или что вы там богатенькие с ними делаете. Не очень приятно видеть чьё-то висящее на уровне глаз грязное бельё. И удачи с ложками. Следи за струёй, Рамилька.

Сказав это, Гусыня исчезла в дверном проеме и вовсе вышла из дома. Увидел я её только окне, спускающейся с крыльца уже с ведром в руке.

– Нашли, блин, Золушку! – буркнул себе под нос и стал агрессивно натирать единственную оставшуюся в раковине тарелку. Злобно сопя, поднял взгляд и обнаружил прямо перед собой небольшое квадратно зеркало, а нем я – с сажей на роже и волосами, торчащими во все стороны. Еще это полотенце на плече. – Тьфу, блин!

Глава 13. Августина

– Ну, и как успехи? – подперла плечом стену сарая и, не сдерживая издевательской усмешки, всмотрелась в намыленное лицо Рамиля.

Парень являл собой клубок оголенных нервов в пене.

– Знал бы, что эту твою картошку хрен отмоешь, то, вообще бы, даже касаться ее не стал, – ворчал он не хуже любого среднестатистического деда.

– Странно, что ты дожил до стольких лет… сколько тебе, кстати?

– Двадцать два, – буркнул он и уронил лицо в ладони, наполненные водой из уличного умывальника.

– Дожил до двадцати двух лет и ни разу не вляпался в сажу? А как же камин, или что там есть в домах с роскошью и золотыми унитазами?

– У тебя очень стереотипное и деревенское представление о жизни обеспеченных людей, – посмотрел он сурово и стянул с моего плеча махровое полотенце, которое я приготовила специально для него.

– Так развей мои стереотипы. Что там с камином?

– Он электрический.

– То есть, фальшивка для вас – норма? – фыркнула я и пошла по двору. – Кстати, трусишки свои на прищепки посади. Сдует. Перестирывать придётся.

Едва сдержала улыбку, вспомнив, с каким брезгливым лицом он стирал свои же собственные брендовые трусы. Будто перед этим хорошенько в них навалил.

– Блин! – рыкнул Рамиль. Торопливо обтер лицо и накинул полотенце на шею. По обнаженной груди и торсу, всё равно, стекала вода. Полотенцем он, похоже, тоже владеет не в совершенстве.

Двумя цветными прищепками подцепил к веревке свои «кляйны».

Стереотипы, покиньте меня. Совершите невозможное.

– Кстати, ты говорила о гостях. Где они?

– Тебе-то что? Ни к тебе же пришли.

– Просто спросил, – надул парень губки и стал нервно обтирать ключицы и грудь полотенцем.

Отвела взгляд, чтобы не пялиться. При всей моей непереносимости этого парня, торс у него выглядел весьма маняще.

– Вот они. Возвращаются, – кивнула я головой на папу и его друга, которые что-то бурно обсуждали, открывая калитку.

– Здоров, Гу́ся! – окликнул меня сосед.

– Здравствуйте, Петрович, – улыбнулась я ему.

Рамиль же потерял все краски с лица.

Кажется, отчество «Петрович» после недавних событий стало для него самым страшным словом на свете и сформировало условный рефлекс – бегство. Даже ноги чуть согнул, будто на низком старте.

– О! А это что за бздюк курчавый? – спросил Петрович, подойдя ближе. – Твой, Гу́ська? – ехидно ухмыльнулся и протянул руку Рамилю, который забыл, как моргать, глядя на нашего соседа максимально широко открытыми глазами.

– Боже упаси, – закатила я глаза. – Овсянку будете?

– Кто ж овсянкой-то закусывает? Ты чего? – привычно пошутил Петрович.

Как он сам говорит, для него, что не может быть закуской – не считается едой.

– Ну, как хотите, – дернула я плечами. – Приходите часа через два. Будет борщ, полностью из овощей нынешнего урожая.

– Что, у вас капуста уже пошла? – округлились глаза соседа.

– Да, сегодня первый кочан срезала.

– Ну, даёте! А у меня с моей бабкой только-только листья закручиваться начали…

– Ты долго там трепаться будешь? – папин голос пронесся по двору и заставил Петровича резко обернуться.

– А ты чё не сказал-то, что у твоей Гу́ськи жених появился? А я как дурак с утра бороду причесал, одеколоном полил…

– Я сейчас тебя за эту бороду возьму и в колодце утоплю, – вещал папа из раскрытого настежь гаража. – А потом скажу твоей бабке, за что я тебя так, и она тебя ещё раз утопит.

– Вот и дружи с твоим батей, – подмигнул мне Петрович. – Ни солидарности мужской, ни титьки женские помять…

– Фу! – скуксилась я.

– Петрович, етить твою мать! – выскочил папа из гаража с какой-то железякой в руках. – Мы твою машину ремонтировать будем, или я тебя через забор сейчас перекину?

– Сам дочку красивую родил, а теперь недоволен, что рядом с ней обо всем забываешь, –