— К ним не очень подходит слово «живут», — назидательно заметила Марфа. — Они давным-давно мертвы. А уж про честность их я и упоминать не желаю. Какой смысл говорить о том, чего нет?

— Ну это смотря на чьем фоне, — хмыкнул я. — Если на вашем — так они агнцы божьи.

Можно было бы еще немного поразвлечься беседой, в которой каждый из нас пускал в ход фразы с двойным, а то и тройным дном, но, боюсь, далековато мне вот до этой милой старушки, уделает она меня в словесной дуэли как бог черепаху.

— Мне очень не нравится, когда оскорбляют мой ковен. — Голос Марфы был настолько холоден, что чай вот-вот должен был превратиться в лед. — Особенно безосновательно.

— Я бы так не сказал. Ну в смысле безосновательности. Вам разве Абрагим еще не позвонил? Он собирался, потому что непосредственно вы своей выходкой его очень крепко разозлили.

Ого, как краска от щек Стеллы отлила, сидит бледная как смерть.

— Я разозлила Абрагима? — неподдельно изумилась Марфа. — Ты о чем? Какая выходка? Человек, я чту Покон и ту его часть, что говорит о неприкосновенности гостя, но не настолько, чтобы выслушивать подобные речи.

Разумеется, я тут же рассказал ей о произошедшем, убрав из рассказа упоминание о Ласло, но зато напирая на тот факт, что молоденькие ведьмочки всячески давали нам понять, что за ними кто-то стоит, кто-то очень весомый, хотя имя его и не называли. Но нам с достопочтенным Абрагимом было трудно представить себе кого-то более авторитетного, чем уважаемая Марфа Петровна. Нет, есть в столице и другие ковены, но рассматривать их всерьез никто, разумеется, не станет.

Та, не перебивая, дослушала меня до конца, причем к финалу от доброй старушки, которая встретила нас у калитки, почти ничего не осталось. Нет-нет, клыки не вылезли, рост не увеличился, а кудряшки не развились, просто перестала она изображать из себя того, кем не являлась. И очень хорошо, не люблю я, когда волк в овечью шкуру рядится.

— Замечу — это не единственный случай, когда мне мешали жить ваши… э-э-э-э… подчиненные, — закончил я свою речь. — Стелла — это Стелла, я к ней уже привык, но во всем нужна мера, согласитесь? Вы же, уж простите мое юношеское нахальство, ее, похоже, не знаете. А теперь еще и желаете пообщаться со мной на тему любви и дружбы. Вам не смешно? Я уж помалкиваю, в каком гневе был Абрагим, и чего мне стоило…

Марфа, кивая в такт моим словам, встала из-за стола, подошла к Стелле и отвесила ей пощечину, такую, что у девушки голова назад мотнулась, и чуть зубы из рта не вылетели. Прямо по-мужски так ее ударила, со всего маха. Моя приятельница скривилась от боли, из краешка рта у нее скользнула тоненькая струйка крови.

— В дом, на колени, на стекло, а дальше будет видно, как я тобой распоряжусь, — коротко велела Марфа Воронецкой, после уселась за стол, подперла подбородок рукой и произнесла: — Да-да, Валера, слушаю тебя. Что ты там говорил про Абрагима?

Глава пятая

— Ух, — непритворно впечатлился я, глядя на Стеллу, которая, пошатываясь, отправилась в сторону дома. — А вы строги, Марфа Петровна. Суровы! Может, так не стоит?

— Только так и стоит, — куснула сахарок крепкими зубами верховная ведьма. — Иначе совсем страх потеряют.

— А вот «коленями на стекло», — уточнил я. — О чем речь?

— О том самом. Как слышится — так и пишется. У меня в дальней темной комнате стекло битое, до крошки измельченное, лежит на полу, вот там эта дура и постоит на коленях денек-другой, пока ума не прибавится. Ну а после мы с ней пообщаемся на тему, как дальше жить станем.

— Денек-другой? — странное дело, но мне вдруг Стеллу стало жалко. Да, она пыталась меня убить, но все равно как-то жалко эту стерву стало. Что она по щам получила — справедливо, но битое стекло… Что за привет доктору Менгеле? — Не слишком ли большое наказание за проступок? Непоправимого ничего не случилось, я здесь, Абрагим, как все восточные люди, вспыльчив, но отходчив…

— Дело не в тебе и не в аджине, — отхлебнула чаю Марфа. — Дело в излишнем самомнении и желании брать на себя больше, чем я велю. Это в офисах да банках за дурную инициативу отвечает непосредственно инициативный, а у нас по-другому. У нас ответ держит не тот, кто решил вперед остальных вылезти, а тот, кто над ним стоит. Ошибка его, ответ мой. Вот ты, Хранитель, сейчас вправе сказать мне: «Марфа, дура старая, твои ведьмы мне свет застят, я буду просить справедливости у Великого Полоза». Что мне тебе ответить? «Я не знала, не хотела»? Смешно ведь, согласись? А Золотой Змей и вовсе слушать такое не будет, попросту пошлет одну из своих подручных ко мне в гости, та поцелуй свой подарит в ночи, и нет больше Марфы. Была — да вся вышла, вместе со своей силой и властью. Оно мне надо?

Звучит реалистично. Ну за тем исключением, правда, что я Великого Полоза ни о чем таком просить не собирался. Да что там — я и не в курсе был, что имею на это право.

Теперь, правда, знаю. И непременно запомню.

— Мало того. — Марфа подлила мне чаю. — Теперь думать стану, — а не было ли у Стеллы твоей изначального умысла нас с тобой лбами столкнуть? Ты помощи у Полоза просишь, меня ногами вперед из дома выносят, на мое место кто-то из ближниц сядет, а Стелла прыг — и совсем близко к креслу Верховной подберется. Она же еще этой зимой никем была, так, подай-принеси. Потом, в начале лета, выслужиться сумела, над своими сверстницами-подружками вознеслась, а такое голову ох как кружит! Больше хочется, больше!

Я молчал, пил чай, жевал очередную ватрушку.

— Разве что убить ее? — задумчиво глянула на меня Марфа. — А, Хранитель?

— Дело ваше, — проглотив кусок, равнодушно ответил я. — Мне все равно.

— Чего это? — верховная ведьма прищурила левый глаз. — Коли коленями на стекло — заступаешься, а как речь о жизни и смерти пошла, так тебе и дела нет.

— Коленями на стекло — это больно, — пояснил я. — Не люблю, когда живых существ мучают. Не по мне такое. Что же до остального — кроме неприятностей я от вашей Воронецкой ничего не видел, так что жалеть мне ее смысла нет.

— Суров. — Марфа оперлась рукой о стол и уставилась на меня. — Мужчина!

Провоцирует меня