как и в других западных графствах; такие дома удивляют приезжих: по внешности нельзя сказать, дом ли это джентльмена или просто сельская ферма. Это происходит из-за множества стен, окружающих двор, парк, даже фруктовый сад; стены из красного песчаника; он встречается здесь в изобилии, и его легко обрабатывать для строительства.

Но в Глингог Хаузе, помимо стен, есть еще что-то придающее этому дому величие – какое-то подобие архитектурного стиля, говорящее о елизаветинском периоде[32], том самом, который именуется тюдор. Стены самого дома не полностью из камня; множество дубовых стоек, подпорок, колонн и скоб почернело от времени; вместе с белыми стенами они придают сооружению странную, почти фантастическую внешность; это впечатление усиливается неровными крутыми крышами, выступающими мансардами, острыми коньками, узкими окнами и резьбой на внешних углах здания. На Уае можно еще встретить много таких древних строений; об их возрасте свидетельствует сам строительный материал того времени, когда кирпичи стоили дорого, а дерево было у всякого под рукой.

В этом доме окружающие стены сооружены позже, так же как ворота со столбами, ведущие во двор и к подъездной дороге. Много сверкающих экипажей, должно быть, когда-то проезжало по этой дороге, потому что когда-то Глингог был господским домом в поместье. Сейчас все это в прошлом, о чем говорит отсутствие ремонта, разбитые окна и окружающие стены, которые держатся как будто только благодаря обвивающему их плющу; все заросло кустами; прогулочные тропинки и подъездная дорога покрыты густой травой; на дороге ни одного следа от колес или от копыт лошади.

Однако дом обитаем. Три или четыре окна кажутся целыми; они закрыты ставнями; иногда из двух труб дома виден поднимающийся дым.

Мало кто приближается к этому месту, чтобы заметить его особенности. Путнику издалека видны только каминные трубы: сельская дорога, огибая глубокую долину, проходит вдалеке от дома. К самому дому можно пройти только по узкой длинной тропе, больше никуда не ведущей и такой крутой, что пройти по ней может только пешеход; впрочем, и пешеходу пришлось бы удовлетвориться видом густых зарослей колючей ежевики и боярышника.

Тем не менее, несмотря на все эти недостатки, Глингог может похвастать и одним достоинством: от него открывается вид, который невозможно ни с чем сравнить в западных графствах Англии. Человек, выбравший это место для дома, обладал скорее эстетическим вкусом, чем стремлением к удобствам. Потому что прилегающая к дому земля – всего около шестидесяти акров – почти не поддается обработке: она вся расположена на довольно крутых склонах долины. Однако вид отсюда превосходный. Внизу извивается по лесистой равнине Уай, словно огромный серебряный удав; его извивы только местами виднеются сквозь деревья, напоминая цепь озер; минуя Поляну Кукушки, река устремляется прямо к Ллангоррен Корту.

Глаз человека никогда не видел более прекрасной местности, сознание не могло представить себе, что существует нечто более интересное в жизни. Мирные дымы поднимаются из далеких труб; фермы с окружающими стенами выделяются на фоне зелени старых деревьев – теперь все эти деревья покрыты листвой, потому что идет июнь; тут и там острая колокольня церкви или нарядный фасад поместья джентльмена; на далеком фоне темно-синие горы Монмутшира; среди них наиболее заметны Блоренж, Скеррид и Сахарная Голова. Человек, который смотрит на эту красоту и не испытывает вдохновения или радости, должно быть, не от нашего мира или устал от него.

Но именно такой человек сейчас смотрит из Глингог Хауза, вернее, из окружающих дом зарослей. Человек сидит на простой старинной скамье, такой маленькой, что, кроме человека, на ней умещается только покрытый черным лаком поднос, а на нем стакан, бренди и вода; в стакане смесь бренди с водой. Человек курит пенковую трубку, которую время от времени вынимает изо рта, чтобы сделать глоток.

Внешность человека странно соответствует скамье, на которой он сидит, окружающим стенам и дому позади. Как и все это, он выглядит полуразрушенным. В починке нуждается не только его одежда, но и весь организм, что видно по впалым щекам и запавшим глазам со множеством морщинок вокруг. Все это, в отличие от окружающего, объясняется не возрастом, потому что человеку все еще нет сорока. Причина и не в естественной болезни, которую унаследовало его тело, но очевидно в пьянстве. О причине свидетельствуют красные пятна на носу и на лбу и стакан в дрожащей руке. Так оно и есть.

Льюин Мердок – так зовут человека – жил разгульной жизнью. Не в Англии и тем более не в Херефордшире; только его ранние годы прошли в отцовском доме. С детства он жил за границей; никто не мог сказать, где он и куда направится дальше. Однако его часто видели в Бадене, в Хомбурге и в других злачных местах. Жил он там роскошно или бедно, в зависимости от удачи. А его поздний период в Париже, во время императорского режима[33], был хуже всего. Здесь он лишился всего и вынужден был вернуться домой и найти убежище в Глингоге, некогда очень красивом поместье, а теперь всего лишь пристанище; но и в нем он смог поселиться только с петлей заклада на шее. Потому что даже тот клочок земли, на котором он живет, отдан в аренду фермеру, и арендная плата идет не Льюину Мердоку. В сущности он только жилец в поместье своих предков; ему принадлежит только сам дом, двор и один-два акра сада, о котором он не проявляет ни малейшей заботы. Овцы фермера свободно гуляют вокруг и объедают увивающий стены плющ: дайте Льюину Мердоку его трубку, достаточно бренди с водой, и он будет только смеяться. Не в том дело, что у него веселый характер и он любит повеселиться: нужно нечто большее, чем пастбище и старый сад, чтобы привести его в возбуждение и заставить испытать алчность.

На это способна земля – только она. И не маленький участок, а акры, даже мили, земли Ллангоррена.

Сейчас эта земля у него перед глазами, как расстеленная карта. На противоположном берегу реки она составляет самую существенную часть ландшафта; в центре ее стоит большое, со множеством окон, имение, окруженное стройными деревьями; ухоженные газоны и зеленые пастбища; чуть дальше – Гранж, старинная ферма, а еще дальше другие фермы. Все они как будто принадлежат одному человеку. Так оно и есть. Прекрасная картина; она открывается взгляду Льюина Мердка, когда он смотрит из своего окна или выходит на крыльцо