– Черт, миссис Хоффман, да почти половина всех работяг округа Касл имеет как минимум одну судимость. По-вашему, нам теперь надо обыскивать всех и каждого?

– Просто ответьте мне на вопрос, – настаивает миссис Хоффман, склонив голову набок, как бойцовый петух, готовый броситься в драку. – Ответьте честно и прямо, хотя бы раз. Что у вас есть? Вы целую неделю ходили кругами, и что теперь у вас есть?

Шериф Риджвик делает глубокий вдох и медленно выдыхает.

– Я вам уже все сказал. И ничего больше сказать не могу. Чтобы не разглашать тайну следствия…

Миссис Хоффман бьет кулаком по столу, напугав всех присутствующих.

– Бред!

– Кэролайн, – говорит мистер Хоффман, – может, нам стоит…

Миссис Хоффман смотрит на мужа. Ее глаза мечут молнии, вены на шее вздуваются, будто вот-вот лопнут.

– Ничего у них нет. Как я тебе и говорила, Фрэнк. Ни черта у них нет.

Гвенди наблюдает за этой сценой с каким-то тупым, отстраненным ужасом – словно зритель в первом ряду на записи утреннего ток-шоу, – но теперь что-то внутри пробуждается и подстегивает ее к действию. Она понимает руку, пытаясь взять ситуацию под контроль, и говорит:

– Я предлагаю нам всем успокоиться и начать все сначала.

Одарив Гвенди свирепым взглядом, миссис Хоффман встает так резко, что ее стул с грохотом падает на пол.

– Лучше поберегите свою клоунаду для тех идиотов, которые сдуру проголосовали за вас. – У нее изо рта брызжет слюна. Она пинает упавший стул. – Тоже мне, выскочка! Приходит вся такая модная, в сапогах за пять сотен долларов и пытается нас осчастливить своим присутствием. Умереть и не встать!

Она выходит из конференц-зала, рывком распахнув дверь.

Гвенди смотрит ей вслед, открыв рот.

– Я не хотела… Я просто пыталась…

Мистер Хоффман встает.

– Госпожа конгрессмен, шериф, вы уж извините мою жену. Она сама не своя.

– Ничего страшного, – говорит шериф Риджвик, провожая его до двери. – Мы все понимаем.

– Прошу прощения, если я что-то не то сказала, – извиняется Гвенди. – Я хотела как лучше, а сделала только хуже.

Мистер Хоффман качает головой.

– Хуже уже быть не может, мэм. – Он пристально смотрит на Гвенди. – У вас есть дети, госпожа конгрессмен?

Гвенди с трудом глотает комок, вставший в горле.

– Нет.

Мистер Хоффман кивает, глядя себе под ноги, но не говорит больше ни слова. Потом уходит вслед за женой.

Проводив его взглядом, шериф Риджвик оборачивается к Гвенди.

– Вот и поговорили.

Гвенди растерянно смотрит по сторонам, не зная, что делать дальше. Все случилось так быстро, что у нее кружится голова. В итоге она выпаливает:

– Сапоги я купила в «Таргете».

Весь остаток дня Гвенди слоняется по квартире, смотрит новости по телевизору и пьет слишком много кофе. Из полицейского участка она вышла совершенно подавленная, с чувством собственной некомпетентности и того, что подвела всех присутствующих. Она явно сказала что-то, взбесившее миссис Хоффман, причем шериф Риджвик прекрасно справлялся, пока Гвенди не встряла со своими дурацкими репликами. Да еще это язвительное замечание о ее сапогах и одежде… оно почему-то задело Гвенди. Она понимает, что ее не должны задевать подобные выпады, но все равно было обидно. Вернувшись в Касл-Рок после стольких лет отсутствия, она периодически сталкивалась с неприязнью здешних жителей и сама относилась к этому философски. Понятно, что всем мил не будешь. Но тогда почему она так напряглась в этот раз?

– Что ты стоишь впустую? – говорит она пульту управления. – Давай, разберись, в чем тут дело, и сообщи мне.

Пульт, разумеется, не отвечает. Он стоит на столе – рядом с полупустой чашкой с кофе и старой телепрограммой – и упорно молчит. Гвенди хватает пульт от телевизора и делает звук погромче.

Президент Хамлин стоит на лужайке перед Белым домом, вызывающе скрестив руки на груди. В небе на заднем плане маячит вертолет.

– …если они и дальше будут сыпать угрозами в адрес Соединенных Штатов Америки, – говорит президент, сурово глядя в объектив камеры, – мы будем вынуждены применить силу. Против силы есть только сила. Наша великая страна никогда не пойдет на уступки.

Гвенди не верит своим ушам.

– Господи, он возомнил себя героем боевика.

Звонит телефон. Она знает, что это вряд ли Райан – с его последнего звонка прошло не так много времени, – но все равно бежит, чтобы ответить скорее.

– Алло.

– Гвен, привет. Это папа.

– Я как раз о вас думала, – говорит она, приглушив звук телевизора. – Купить что-нибудь к ужину?

Он отвечает после секундной заминки:

– Я потому и звоню. Ты очень обидишься, если мы отменим сегодняшний ужин?

– Конечно, нет, – отвечает она, резко выпрямившись. – У вас все хорошо?

– Все хорошо. Просто мама устала после обследования у врача. Да и я устал, если по правде.

– Хотите, я привезу вам на ужин что-нибудь из «Паццано»? Мне несложно.

– Спасибо, но лучше не надо. Дома полно еды. Я разогрею лазанью, и мы с мамой ляжем пораньше.

– Хорошо. Если вдруг передумаете, звоните. Скажи маме, что я ее очень люблю.

– Конечно, милая. Ты самая лучшая дочь на свете.

– Спокойной ночи, пап.

Гвенди кладет телефон и смотрит на елку в углу. Одна гирлянда не светится.

– Да уж, лучшая дочь на свете… Я совершенно забыла, что у мамы сегодня обследование.

Гвенди встает и идет в центр гостиной. Стоит и растерянно смотрит в пространство. Ей вдруг хочется плакать – и не просто тихонечко шмыгать носом, глотая слезы, а упасть на колени, закрыть лицо руками и рыдать до потери сознания.

Ощущая в груди неприятную тяжесть, Гвенди снова садится на диван. Это совсем никуда не годится, думает она, вытирая слезы ладонью. Вообще никуда не годится. Может, горячая ванна и бокал вина…

И тут ее взгляд падает на пульт управления.

Гвенди уже и не помнит, когда в последний раз выходила на пробежку два раза в день. Наверное, в то далекое лето, когда ей было двенадцать, Фрэнки Стоун начал обзывать ее Гудиером, и она твердо решила, что пора избавляться от лишнего веса. В то лето Гвенди бегала постоянно, везде и всегда: в магазин за хлебом и яйцами, в гости к лучшей подруге Оливии – слушать музыку и читать последние номера подростковых журналов, – и, конечно же, каждое утро (даже по воскресеньям) она бегала вверх по Лестнице самоубийц в парке Касл-Вью. К сентябрю она похудела почти на пятнадцать фунтов, и пульт управления лежал, запрятанный, в глубине шкафа у нее в спальне. После этого ее жизнь изменилась уже навсегда.