Им надоело сидеть, и они встали. Неизвестно откуда появилась худощавая женщина лет сорока. Она не делала попыток вовлечь Билла или Шейна в танец. Она танцевала сама по себе, подняв руки над головой и чему-то улыбаясь. Эта китаянка была лет на десять старше основной массы собравшихся здесь женщин, но выглядела гораздо лучше. Она была красива, стройна, гибка. Наверное, профессиональная танцовщица. Нередко время и заботы съедают женскую красоту, но рядом с такой женщиной вы можете не заметить наступления старости, видя, что она выглядит почти так же, как двадцать лет назад. Но многие ли здешние мужчины понимали это? Вряд ли. Билл не мог отделаться от мысли, что им не особо и нужна такая вот долговечная красота. Зачем? Увянет одна, можно легко найти другую. Нехорошо, конечно, думать так о людях. Но Билл не мог заставить себя рассуждать иначе.

Танцовщица приветливо улыбалась Биллу.

— Это джентльмен не настроен танцевать, — сказал ей Шейн. — Пожалуйста, не упрашивайте его, чтобы он не обидел вас отказом.

— Но я учу. Я даю уроки.

Она говорила по-английски с каким-то невообразимым французским акцентом. Даже картавила. Интересно, где она научилась такому английскому? Шейн добавил несколько фраз по-китайски, и танцовщица грациозно уплыла, махнув на прощание Биллу. Он глядел ей вслед и почему-то чувствовал сожаление. Заметив это, Шейн засмеялся.

— Забудьте о ней. Здесь, дружище, можно найти женщин на любой вкус. А эта — профессиональная партнерша, способная танцевать всю ночь. Она танцует с мужчинами за деньги, но возвращается домой одна. Остальное ее не интересует. Профессиональная партнерша… в двадцать первом веке! Странно, но так оно и есть. В Шанхае даже устраивают танцевальные состязания, где участвуют и профессиональные танцовщики, и любители.

Австралиец указал опустевшей бутылкой на учительниц.

— Шанхай — непостижимый город. Он не похож на другие азиатские города. Скажем, Манила — она другая. И Бангкок другой, не говоря уже о Токио. Здешние женщины работают не ради карьеры. Они — азартные игроки вроде нас с вами. Они работают на себя, верные словам великого вождя Дэн Сяопина: «Богатеть — достойное занятие». Но не считайте их неразборчивыми и готовыми из-за денег отдаваться кому угодно. Они всего-навсего практичны. Шанхайская жизнь заставляет их быть практичными. Жизнь здесь тяжела для китайцев, но не для нас с вами. И не слушайте чушь, которую болтают про Китай европейцы, особенно эти швабы. Простите, я никого не хотел обидеть.

— У меня нет немецких корней.

В мозгу Билла вяло шевельнулась мысль, что пора выбираться отсюда и ехать домой. Его костюм успел густо пропитаться сигаретным дымом.

— Нам легко жить в Китае, поскольку здесь все стоит на четкой финансовой основе, — продолжал Шейн. — Сложности не возникнут до тех пор, пока вы сами не начнете их создавать.

Откуда-то вновь выплыла китаянка с мобильником. Она осторожно дернула Билла за рукав. Он повернул голову и впервые увидел типично шанхайский жест. Женщина потерла друг о друга большой и указательный пальцы, затем раскрыла ладонь. Жест недвусмысленно говорил: «Мистер, дайте мне денег».

Билл не знал, что ему предстоит еще много раз столкнуться с этим в разных частях Шанхая и за пределами города. Возможно, китайская цивилизация действительно насчитывала четыре тысячи лет, но тем, кому вечно не хватало денег, было от этого не легче.

В другой руке китаянка держала фотографию насупленного мальчишки примерно того же возраста, что и Холли.

Билл полез в бумажник и дал женщине купюру в пятьдесят юаней. Китаянка взглянула на деньги и вдруг презрительно отвернулась.

— Купюры в пятьдесят юаней здесь не котируются, дружище, — засмеялся Шейн. — Минимум сто, даже если это обыкновенная любезность.

— Впервые слышу, чтобы обыкновенная любезность имела таксу, — огрызнулся Билл.

— Здесь все имеет таксу. Знаете, какую фразу они любят повторять? «Неужели это все, что у тебя есть?»

Австралиец похлопал Билла по спине. Чувствовалось, ему приятно, что он здесь не один. Билл подумал, что обеспеченная жизнь не спасает Шейна от одиночества.

— Скоро, дружище, вы многое поймете в здешних делах и многому научитесь. И тогда, уверяю вас, вы почувствуете себя почти на небесах.

— Я уже кое-что понял, — промямлил Билл. — Бедность — самый эффективный афродизиак.

Китаянка показывала фотографию сына группе молодых туристов, но те равнодушно скользили по ней глазами и не спешили раскошеливаться.

— Вы правы, — согласился Шейн. — Только не забывайте о «правилах Кай-Так».

— Насчет меня можете не беспокоиться. — Его вдруг рассердили болтливость австралийца и панибратские отношения, в которые его втягивал Шейн. — Я умею держать язык за зубами. Но я не забываю и о том, что дома у меня жена и ребенок.

Шейн наморщил лоб, искренне удивленный словами Билла.

— И что вы хотите этим сказать?

Билл взглянул на худощавую танцовщицу. Та помахала ему рукой. Он вдруг подумал, что она слишком стара для подобных заведений. Похоже, здесь все были либо слишком стары, либо слишком молоды.

— Я приехал в Шанхай не за тем, чтобы крутить интрижки, — выпалил Билл, ничуть не заботясь, как воспримет его слова австралиец.

Шейн молча разглядывал золотистое пиво в очередной бутылке.

Потом к ним подошел Юрген и стал просить в долг денег на такси. Билл одолжил ему нужную сумму. Немец исчез. Шейн, скорчив презрительную гримасу, сказал, что нечего поощрять идиотов. Где же она, хваленая немецкая расчетливость, если этот шваб даже не оставил себе денег на такси? Потом Шейн сделал Биллу комплимент, заявив, что он разительно отличается от подобных идиотов. Билл согласился с ним относительно последних, добавив свои наблюдения насчет частных школ, являющихся рассадниками таких тупиц. А потом… потом на часах почему-то обозначилось три часа ночи. Они с Шейном выпили по последней. По «совсем последней», которую пьют на сон грядущий. Это означало уже не пиво, а кое-что покрепче. Шейн, конечно же, знал лучшее место, где можно пропустить по «совсем последней». Он потащил Билла в какой-то подвальчик, где филиппинский оркестр играл песни Пинк и Авриль Лавинь[19]и где уже другая женщина показывала Биллу фотографию своей малолетней дочки. Билл тоже показал ей фото Холли, затем дал бумажку в сто юаней. Подумав немного, он добавил еще две сотенных. Он пожелал китаянке удачи и сказал, что она — удивительная мать. В это время Шейн своим несравненным мельбурнским баритоном подпевал песне «Complicated»:[20]«Ну зачем тебе вечно куда-то бежать, кем-то казаться и жизнь усложнять?»

Потом они оказались где-то еще. Билл запомнил лишь, что они сидели на узком обшарпанном диванчике, обитом красной искусственной кожей, и Шейн говорил: «Их слишком много, Билл. В мире слишком много женщин. Откуда ты знаешь, что выбрал именно ту, единственную и неповторимую?» Наверное, он собирался продолжить свой монолог, но в это время невесть откуда перед ними возникли уже знакомые учительницы-китаянки, громко требующие еще по порции мохито.[21]Кажется, девушки уже прилично набрались.