– Господин президент, я глубоко тронут честью, которую вы мне оказали, ведь по традиции говорить после вас не принято. Не стану злоупотреблять этой честью и буду краток. Я ничего не достиг бы, если бы не моя мать, если бы не мои приемные родители, которые воспитали во мне любовь к Франции, и я горжусь тем, что Республика дала мне возможность пройти такой удивительный путь.

Мишель неотрывно смотрел на него. Произнося речь без всякой уверенности в голосе, Жан пытался прогнать возникавшие в его воображении ужасные сцены. В середине текста был пассаж о профессиональной этике, и он не сомневался, что на этом месте его друг поднимет шум, а потому чувствовал себя все хуже и хуже и боялся хлопнуться в обморок на глазах у публики, что неизбежно случилось бы, если бы не произошло прямо противоположное: Фарель устоял, зато Дюрок рухнул прямо посреди зала. Гости испуганно вскрикнули и отпрянули от него, а Клер, Александр и три брата Жана бросились поднимать Мишеля. Фарель прервал свою речь, но не пошевелился. Один из гвардейцев двинулся вперед оказать первую помощь, затем позвал еще троих, чтобы они помогли ему перенести Мишеля Дюрока в гостиную Наполеона III, расположенную по соседству с залом и отделенную от него тяжелой шторой из красного бархата. Приглашенные застыли на своих местах и тихо перешептывались. Спустя пять минут примчалась бригада скорой помощи. С этой минуты действо разворачивалось уже за занавесом. Клер с Александром вернулись в зал.

– Что будем делать? – прошептал президент Фарелю на ухо.

– Продолжим, – решительно произнес Фарель.

Он занял свое место и стал с расстановкой произносить свою речь, но никто уже его не слушал. Кто-нибудь знает, что с Мишелем? Как мог Фарель возобновить церемонию, когда его другу стало плохо? А вдруг он умер? До слуха присутствующих долетали обрывки выступления Фареля.

– Я сделал прекрасную карьеру, но мое высшее достижение – это мой сын. – Все взгляды обратились к Александру, и тот покраснел, услышав свое имя. – И в заключение, видя вас всех здесь, дорогие друзья, я хотел бы вспомнить трактат Бальтасара Грасиана «Придворный» – журналисты часто его цитируют, говоря, что это моя настольная книга. Есть и другие, к примеру, Пруст, Гари и Гомбрович, это моя истинная страсть, однако я процитирую Грасиана, чтобы доставить удовольствие присутствующим здесь собратьям по профессии: «Хорошо, когда тобой восхищаются, но еще лучше, когда тебя любят». Я хотел бы сейчас поблагодарить всех тех, кто меня любит.

Гости зааплодировали. Кто-то пустил слух, что Мишеля Дюрока увезли в больницу. Но как только открыли зал с угощением, все о нем сразу забыли.

Дюрока не увезли в больницу. Едва придя в себя, он скрылся в туалете Елисейского дворца. Увидев, как он уходит, Александр отправился следом за ним. Он не читал статью об отце, опубликованную в тот день. Догнав Мишеля, он спросил, не нужна ли тому помощь.

– Нет, спасибо, все в порядке. – Мишель добавил, что сейчас поедет домой, что ему уже лучше, просто стало нехорошо, ничего серьезного. – А у тебя как дела, чемпион?

– Нормально, – ответил Александр, но Дюрок понял, что тот солгал, ведь несчастные люди узнают друг друга издалека.

– Я знаю, видимся мы редко и крестный из меня неважный, но ты мне дорог. Ты мне как сын.

Он опомниться не успел, как Александр шагнул к нему и крепко обнял, и от этого внезапного проявления любви Мишель потерял остатки самообладания. Он разрыдался:

– Прости меня, малыш, не знаю, что на меня нашло. Наверное, все из-за препаратов от давления.

Александр погладил его по спине, чтобы успокоить.

– Ну-ну, все прошло, Мишель, тебе стало плохо, только и всего, там было душно.

Дюрок взял себя в руки, вытер слезы рукавом пиджака, как ребенок, подошел к умывальнику. Он ополаскивал лицо, полными пригоршнями набирая воду, а Александр тем временем направился в одну из кабинок.

– Не беспокойся, все будет хорошо, – бросил ему вслед Мишель. У него по лицу струйками стекала вода, и в этот миг в туалет ворвался Жан в сопровождении огромного, на две головы выше, брата Лео. Фарель сделал ему знак, и Лео тут же вышел.

– Зачем ты пришел?

– Ты меня пригласил, Джонни, – ответил Дюрок, озираясь в безуспешных попытках найти бумажное полотенце, чтобы вытереть лицо.

– Прекрати так меня называть…

– А как мне тебя называть?

– Тебе не надо было приходить. Только взгляни на себя, ты пьян…

– Я ответил на приглашение, написал, что приду, а я держу свои обещания.

– Обморок во время моего выступления – это твой самый удачный способ мне напакостить?

Дюрок промолчал.

– Какая муха тебя укусила, когда ты сказал такое журналисту? Ты больной, Мишель! И этот обморок, он-то зачем тебе понадобился? Чтобы привлечь к себе внимание в тот день, когда меня награждает президент? Какую игру ты затеял?

Дюрок был спокоен, расслаблен, на лбу и на щеках у него поблескивали капли воды, он покорно слушал Фареля, продолжавшего кричать:

– Ну скажи, зачем ты это сделал, хотя знаешь, что я все время на виду, что вся моя жизнь – это игра на сцене: на радио, на телевидении, день за днем? Я всю жизнь провожу на сцене, черт бы тебя побрал!

Дюрок неожиданно прервал молчание:

– Вся твоя жизнь – игра на сцене?

– Да, и я испытываю неимоверное давление! Неимоверное!

– Ты хочешь знать, почему я сказал все это тому журналисту? Представь себе, само собой вырвалось, настолько я был потрясен тем, что ты выбрал меня, когда нужно было кого-то привлечь к сочинению хвалебной статьи о тебе, причем в одной из тех газет, которые ты всю жизнь поливаешь грязью, а между тем мы с тобой не общались ровно полгода, если точнее, то с того самого дня, когда ты за спиной сына заставил меня сотворить эту мерзость.

Дюрок представлял себе Александра, который прятался за дверью кабинки, он хотел, чтобы тот знал, к чему принудил его Жан. Повисла пауза. Расчет Мишеля оправдался. Когда Фарель снова заговорил, голос у него немного дрожал.

– Ты злишься на меня за то, что я тебе не позвонил? У меня на работе непрерывный стресс! Ты не можешь себе представить, сколько коршунов вьется надо мной, чтобы меня разорвать!

– У тебя на работе стресс? А я по твоей милости уже полгода сижу на антидепрессантах.

– Мишель, сейчас все сидят на антидепрессантах, только разных производителей. Прояви чуткость. Поставь себя на мое место.

– Ты ни разу мне не позвонил…

– Я был занят. Послушай, это не самое удачное место для того, чтобы об этом говорить, – произнес он, положив ладонь на ручку двери и давая понять, что пора заканчивать. – Кто-нибудь может нас услышать. Давай пообедаем вместе, позвони Жаклин.

Дюрок не шелохнулся.