И стал посещать всевозможные политические приемы и неформальные встречи. Одна из них проходила в баре, который располагался в деловом районе Лос-Анджелеса, принадлежавшем парню по имени Джо. Ему же принадлежал боулинг.

Мы встречались там как минимум раз в месяц, иногда два. На ужин всегда подавали тушеную оленину. Джо обычно наливал нам что-нибудь выпить, а потом говорил: «Первая сегодня». Возможно, это была уже сотая рюмка, но он всегда говорил «первая». Я расспрашивал его об оленине, и он объяснял, что пара представителей городской управы ездили в Гриффит-парк с винтовкой 22-го калибра и привозили ему столько оленей, сколько он просил.

Пили все, но я не хотел напиваться, я хотел слушать. Из разговоров я узнал, что для людей, облеченных властью, я всегда буду лишь голосом на выборах. В то время остро стоял вопрос о принятии закона о том, чтобы огородить все нефтяные вышки – их было довольно много в Южной Калифорнии. Такой проект стоил бы миллионы. Мне следовало проголосовать против этого, и в результате я бы получил кое-что в конверте. Тогда-то я и начал связывать между собой очевидные вещи и понял, откуда у этих парней такие красивые дома и лодки. Получить все это, оставаясь честным человеком, было невозможно, ну или по крайней мере не так просто. Не исключено, что меня бы даже выбрали на какой-то хороший пост, но в этом случае мне пришлось бы сделать то, что они хотели. Я счел подобное поведение недопустимым ни с точки зрения морали, ни с точки зрения моих личных убеждений.

Я считаю, что при принятии такого рода решений нужно помнить о своей репутации и прислушиваться к голосу совести. Я решил проявить твердость и отказаться.

Но как же мне тогда обеспечивать семью и, в частности, детей, которых мы планировали?

Мне претило быть политической пешкой, но мысль о том, чтобы быстро разбогатеть, будоражила мне кровь.

Моим первым начинанием стала торговля излишками военных запасов со складов. Я выкупил на аукционе 20 куонсетских ангаров и предложил их киностудиям, а те были только рады заполучить что-то, что можно использовать как склад. Потом я занялся ремонтом и последующей продажей морозильников времен войны. Многим из них не хватало петель и дверец, так что я перечинил и продал целую кучу.

А в начале 1948 года мне подвернулся такой шанс заработать, от которого просто невозможно было отказаться. Двое моих университетских приятелей, один из Сальвадора, а второй из Лос-Анджелеса, рассказали, что у них есть огромные тракторы D8 Caterpillar, находящиеся на Филиппинах. Их можно перевезти в Лос-Анджелес и продать с неплохой маржей. Цена вопроса была 7 тысяч долларов. Оба приятеля в пору студенчества изучали менеджмент, поэтому я решил положиться на их знания. Они познакомили меня со своим человеком на Гавайях, и тот, прежде чем ехать домой заключать сделку, сказал: «Без проблем. У меня все под контролем». Ему требовалось всего лишь 7000 долларов наперед. Я пошел в банк и принес ему чек.

И мы стали ждать. Шло время. Изредка приходили письма со словами: «Все идет хорошо». Мы успокаивались на какое-то время и продолжали ждать, но это ожидание сводило меня с ума. Мне было нужно, чтобы что-то происходило, я не мог сидеть сложа руки и считать секунды.

Может быть, смена обстановки, решил тогда я, поможет немного выпустить пар. Я бы слегка расслабился и сменил фокус.

В то время я страдал тем, что сегодня называют посттравматическим стрессовым расстройством. Я пил, ввязывался в драки, мне снились кошмары, в которых я постоянно видел Птицу. Мне казалось, что война все еще продолжается. В таком состоянии я не мог принести никакой пользы ни себе, ни кому бы то ни было еще.

Через какое-то время я столкнулся со сложностями в собственном раю, под которым подразумевал дом. Синтия часто сопровождала меня на всякие вечеринки и официальные приемы, но со временем ей перестал нравиться такой образ жизни. Празднование окончания войны затянулось, и ей все это просто надоело. Ей было противно ходить из бара в бар, с вечеринки на вечеринку, она старалась избегать шумных попоек. Она все чаще оставалась дома, ходила в кино или встречалась с друзьями. Ей приходилось совсем не сладко. Мы тогда жили в крошечной квартирке в Восточном Голливуде общей площадью не больше комнаты. По мере возвращения солдат с фронта найти свободное и доступное жилье становилось все сложнее.

Однажды у меня украли машину, во всяком случае, я так подумал. Я напился в одном местечке под названием Nickodell – ресторане с огромным баром. Мы пошли туда с парой моих приятелей-олимпийцев. Я выпил пару бутылок пива, после чего сказал: «Мне нужно поговорить кое с кем насчет товара на складе». Но я был настолько одурманен алкоголем, когда ехал на встречу – и, что еще хуже, когда приехал, – что тот вечер почти стерся из моей памяти. Я помню, как уезжал оттуда, но не помню, что происходило потом. Позже выяснилось, что я был настолько пьян, что просто вырубился, а потом бесцельно кружил на машине по Голливудским холмам. Наконец я припарковался, чтобы справить нужду возле какого-то дерева. Я направился домой, но это, как оказалось, был не мой дом. Я часами кружил по району в поисках своего дома, пока наконец не нашел нужную улицу. Прежде чем выйти в тот вечер из дома, я надел новехонькие туфли. Когда же я проснулся утром, каблуки были совершенно стоптаны.

На следующий день я ничего не мог вспомнить, а когда вышел на улицу, не смог найти автомобиль. Я заявил об угоне. Через два дня полиция обнаружила машину в двух милях от моего дома.

Еще одно разочарование того времени – разбившаяся вдребезги мечта вернуться в большой спорт. Между 1940-м и 1944-м Олимпиаду не проводили, поэтому с момента моих последних соревнований прошло уже много времени, но я решил рискнуть поучаствовать в Играх 1948 года. Я отправился на стадион Лос-Анджелесского городского колледжа и начал тренироваться. Сначала мне пришлось нелегко, но я усердно занимался, и наконец мне удалось вернуть то, что я бы назвал хорошей формой. Я выкладывался по полной, в течение нескольких недель бегая в тяжелых теннисных туфлях. Когда я решил, что готов, я позвал на помощь Синтию. Я дал ей секундомер и попросил засечь, за какое время я пробегу круг. Я встал на стартовую позицию, приготовился и побежал. Мне казалось, бежал я очень легко. Но когда я поравнялся с Синтией, она выкрикнула: «Шестьдесят восемь!» Так, минуточку, что-то здесь было не так. Когда я сделал еще один круг, она прокричала: «Две семнадцать». Что? Да не может быть, чтобы я замедлялся. Я поднажал и вдруг почувствовал странное ощущение в лодыжке, а затем меня обожгла сильнейшая боль в икре. Сказались мои старые травмы. Я решил не обращать на них внимания. Но уже к последнему кругу совершенно выдохся. Моего фирменного ускорения на финишном отрезке как не бывало. Я рухнул на траву. Пробежал я за 4:28. На голову ниже среднего показателя для профессионалов. Синтия попыталась утешить меня, но это не помогло.

Моя мечта вернуться в спорт умерла в тот самый день, в тот самый момент. В довесок к тому, через что мне пришлось пройти, война потребовала от меня жертвы и в той сфере, которая всегда значила для меня больше всего, – в беге. А ведь я бросил пить, чтобы тренироваться. Теперь у меня не было причины ограничивать себя в чем-либо.