– Ну, в общем... да, – промямлил тот.

– Тогда подпишите.

– Нет! Я ничего подписывать не буду! – отчаянно закричал вдруг Евгений и выскочил из комнаты. Его проводили спокойными ироничными взглядами.

Не помня себя он вернулся домой и, как был, не снимая заляпанных грязью сапог, повалился на шелковый диван в гостиной. Квартира со всей обстановкой досталась ему от предыдущего начальника строительства. «А теперь, – подумал он, – все это перейдет к кому-то еще, кого пришлют на мое место. И он тоже, как я, даже не поинтересуется, откуда тут взялся этот нелепый мещанский диван и кто лежал на нем прежде». Внутреннему его взору представился длинный ряд безликих начальников, валяющихся на полосатых диванах. Светящиеся стрелки будильника показывали пять утра. «Чем тут без толку переживать, нужно что-то делать, а то – пропаду!» – мысль была совершенно отчетливой, словно кто-то произнес ее вслух. Евгений вскочил и, не захлопнув двери, выскочил на улицу. Полной грудью вдохнув сырой утренний воздух, он огляделся и рванул в сторону больницы, охваченный новой, почти безумной надеждой: «А вдруг этот чертов Самойлов жив-живехонек, сидит там сейчас с перевязанной башкой и чай пьет?»

Влетев с разбегу в воняющий карболкой коридор, Слепко напоролся на главврача Никольского, сидевшего со стаканом чаю у стойки дежурной медсестры.

– Вам что тут нужно? – строго спросил главврач, не узнав в расхристанном посетителе начальника шахты. Впрочем, недоразумение быстро разрешилось. – Извините, устал после ночного дежурства, – развел руками Никольский и любезно предложил гостю чайку.

– Спасибо, – отказался Евгений, с отвращением теребя свой небритый подбородок, – мне бы, это самое, про Самойлова узнать, как он?

– Плохо. Умирает Самойлов, товарищ Слепко.

– Умирает... – зачем-то повторил Евгений. – А нельзя мне его увидеть?

– Отчего же нельзя? Очень даже можно. Пройдемте вот в эту палату, здесь он.

Бригадир лежал, по пояс нагой, на узкой железной койке в маленькой комнатке без окна. Он был без сознания, мутные, широко открытые глаза бессмысленно упирались в потолок. При каждом неровном, свистящем дыхании, в груди его что-то булькало. Лысая усатая голова влажно отблескивала при свете голой лампочки, висевшей под потолком.

– Где же следы травмы?

– Какие следы?

– Он ведь умирает от удара камнем по голове!

– Вовсе нет. Кто это вам сказал?

– Комиссия.

– Чего-то они там путают, в этой вашей комиссии. Больной Самойлов умирает от аневризмы аорты. По крайней мере, никаких травм или ушибов на его теле нет.

– Так что же это, не камнем его убило?! – все еще не решаясь поверить, прошептал Евгений.

– Что вы, голубчик, я ж вам говорю, у него разрыв аорты. Он, честно сказать, со своей аневризмой давно уже не жилец был. Любое резкое движение или, к примеру, голову неловко повернул, и – всё.

– А чего ж тогда комиссия записала? – продолжал нудеть Евгений, хотя внутри у него уже бурлил, завывал, вихрился фонтан безумной радости. Ему вдруг захотелось попрыгать, запеть что-нибудь бравурное, расцеловать Никольского, и старую глухую медсестру, и фикус на окне… «Враки! Враки! Я не виноват! Ничего они мне теперь не сделают! Руки коротки! Я не виноват! Мой способ тут ни при чем!» – гремело в его мозгу. Главврач, продолжавший подробно объяснять про аневризму, вдруг осекся, изумленно глядя через стекла очков. Слепко попытался принять приличествующий случаю вид.

– А вы не могли бы дать мне официальное заключение, что Самойлов умер от той самой причины, что вы назвали? – спросил он, улыбаясь от уха до уха.

– Да, когда он умрет, мы произведем вскрытие и составим формальное заключение, – ответил врач ровным безжалостным голосом и пригубил свой остывший чай.

– Ужасно, ведь он еще жив, еще борется, дышит, а мы с вами тут рассуждаем, как будто он уже умер, – неискренне спохватился Евгений, глядя на лысину Самойлова. Но никакого сочувствия к бригадиру в нем не пробудилось.

– Действительно, сильный организм, – согласился Никольский.

Горячо поблагодарив главврача, похвалив фикус и пообещав, что обязательно поставит такой же у себя в кабинете, начальник строительства откланялся. Утро было ясным, золотая, переливчатая кисея висела над тлеющими терриконами. Дома он основательно, с удовольствием умылся, переоделся впервые за долгое время во все чистое, побрился. По радио передавали спортивные марши. Слепко вызвал по телефону служебную пролетку и, фальшиво подпевая, соорудил себе огромный бутерброд с салом, накрошил поверх лучку и принялся со зверским, молодым аппетитом уминать все это, прихлебывая кислое молоко из стоявшей на окне, со вчерашнего еще утра, бутылки.

Примерно через месяц Слепко и Кротов докладывали на бюро райкома о ходе строительства. После заседания Климов отозвал их в сторонку и заговорщицки подмигнул Евгению.

– Ну как там, помогает тебе партком или все еще палки в колеса сует?

– В общем, помогает, товарищ секретарь райкома.

– В общем, значит, помогает, а в частности?

– А в частности, плоховато пока помогаем, – потупился Кротов. – Честно сказать, мы только сейчас во всем этом маленько разобрались.

Совещание закончилось за полночь. Начальник строительства шахты № 9 Слепко и второй секретарь райкома Климов последними вышли из прокуренного зала. Старинные часы в углу райкомовского коридора как раз гулко пробили один раз. Оба были вымотаны, болезненно раздражены и старались не смотреть друг на друга.

Слепко привык уже рассматривать подобные мероприятия как неизбежную потерю времени, в лучшем случае – как возможность передохнуть несколько часиков. Началось все, кстати, вполне заурядно. По первому пункту повестки дня прошли рутинные отчеты нескольких начальников шахт о выполнении квартального плана. Почти все они план выполнили, а то и перевыполнили, хотя имелись, конечно, некоторые проблемы. Отдельные руководители, а если честно, то очень многие, никак не могли раскачаться с организацией Стахановского движения, за что и подверглись суровой, но справедливой критике со стороны присутствовавшего инструктора обкома. Донбасс, мол, гремит на всю страну, а чем они лучше нас? Хотя с такой постановкой вопроса трудно было не согласиться, никто из слушателей так и не понял, в чем тут фокус, а сознаться побоялись. У Слепко, впрочем, имелись кое-какие соображения на сей счет. Но жизнь уже немного пообтесала его, так что он не летел по любому поводу петухом на трибуну, как бывало прежде.

Далее последовал доклад Кузьмина, главного инженера треста, под жизнеутверждающим названием: «О повышении дисциплины в организации делопроизводства при работе с планово-отчетными документами по исполнению Второго пятилетнего плана развития...». Управляющий трестом отсутствовал, партийные руководители в президиуме сидели с безучастным видом, и народ расслабился, рассчитывая покойно подремать до пункта «Разное». Однако не вышло. Не успел докладчик добраться до середины, как раздались недоуменные восклицания, перешедшие вскоре в возмущенные выкрики, так что закончил ли он свое многострадальное выступление или нет, невозможно было понять. Распоясавшиеся командиры производства яростно ревели, топали ногами, некоторые, привстав, лихо свистели в два пальца, другие выкрикивали что-то донельзя обидное либо просто не находили слов от возмущения. Помимо прочего, звучали и хлесткие политические обвинения. Бледный Кузьмин отчаянно размахивал руками, но никто его уже не слушал и слушать не хотел. Ему бы очень не поздоровилось, если бы очнувшийся вдруг президиум не встал горой на его защиту.