Долее лелеять его несбыточные надеждыпоказалось Ольге недостойным. И она не очень складно, но твердо выразилась втом смысле, что извините, конечно, Николай Николаевич, вы добрый изамечательный, вы редкой души человек, однако… еще раз простите… сотрудничать сорганами вообще и с вами в частности она не станет. Не станет уподоблятьсяФонду занятости с его подлыми принципами жизни и вводить в искушение каких-тонесчастных давателей взяток. А вдруг они как раз в это время решат завязать,никогда больше не грешить, а тут Ольга невольно снова приведет их на путьпорока? А потом станет свидетельствовать против людей, которых сама жеподводила под статью? Нет, сроду Ольга Еремеева ни на кого не доносила, позднои начинать – в двадцать-то девять годиков! Кроме того, где гарантии того, чтоподельники этих посаженных потом не взорвут Ольгину квартиру или просто незадушат ее в темном переулке? Словом, нет, нет и еще раз нет. Лучше ответить повсей строгости закона – и ладно. Кроме того, факт возврата денег ей, наверное,все-таки зачтется.

Вид у Мыльникова был какой-то такой… несказать ошарашенный, но все же не без этого. Даже некое подобие полудетскойобиды промелькнуло в его, повторимся, усталых, но добрых глазах. Словно быОльга обманула его самые светлые чаяния. И, наверное, именно поэтому ответ его прозвучалдаже мстительно:

– Эта квитанция не имеет никакогоположительного значения, скорее наоборот. Деньги вы фактически получили: ведьвы распорядились ими! Вот если бы они лежали у вас на книжке…

– Но тогда на них шли бы проценты, –вполне резонно возразила Ольга. – То есть я еще и прибыль с них имела бы.Это уж вообще… И потом… что значит – фактически получила? Я их в руках недержала, я их по безналу перевела.

– И все равно – вы ими распорядилисьсамостоятельно, верно? Следовало потребовать, чтобы бухгалтерия Фонда занятостиотозвала перевод. Вы должны были написать заявление, они бы рассмотрели вашупросьбу, послали бы запрос в сберкассу…

– Ну так ведь это сколько времени быпрошло! – в отчаянии воскликнула Ольга. – А тут я сегодня и вернула.Сама. По доброй воле.

– Раскаялись, так сказать? – усмехнулсяМыльников. – Раскаяние – оно, конечно, дело хорошее, однако, еслиподходить к делу чисто формально… Да и не раскаялись вы, а просто хотитесмягчить свою участь. Нет, Ольга Михайловна, не обольщайтесь. Вас спасет не этомнимое раскаяние, а только подвиг.

– Подвиг разведчика? – уточнила Ольга.

– Ну, если вам угодно это так называть…Сотрудничество, сотрудничество и еще раз сотрудничество – вот эти три ступениприведут вас на свободу.

– А по-моему, не приведут, – унылопокачала головой Ольга.

– Почему это? – искренне удивилсяМыльников. – Если я сказал…

– Но ведь это только в штрафбате вина кровьюсмывалась. И то – по законам военного времени, – посмотрела на негоОльга. – Вы меня в штрафбат посылаете, да? Смыть вину кровью? Но время-тосейчас вполне мирное. И даже если я помогу вам одномоментно изловитькакого-нибудь взяточника, все-таки по-прежнему останусь у вас на крючке. Какмелкая мошенница. Ведь этот факт из моей жизни никуда не денется. Так? А я нехочу всю жизнь трястись от страха, что когда-нибудь меня настигнет карающий мечправосудия. Придет на ваше место другой человек – и цап меня, за ушко да насолнышко. Поэтому давайте я уж лучше сейчас все перетерплю… суд и ну… наказание.Может быть… – Она замялась, потому что хотела спросить: «Может быть, и правдане посадят?», но сказала совсем другое: – Может, там, на суде, все-таки зачтут,что я вернула деньги?

Ей еще с утра хотелось заплакать, и сейчас дляэтого, похоже, настало самое подходящее время. Если бы не страх, что Мыльниковподумает, будто она хочет его вульгарно разжалобить, Ольга с удовольствиемзалилась бы слезами. Но она нарочно закинула голову, чтобы самые проворныеслезинки, которые уже навернулись на глаза, вкатились обратно, и постараласьпридать лицу самое спокойное выражение.

– По-моему, вы не понимаете, чтоговорите, – сказал Николай Николаевич. – Это у вас блажь какая-то,эйфория. Вы представляете, сколько будет позора: ваших бывших сослуживцев всехвызовут в суд, вам придется давать показания перед большим количеством народа…

– Ну а там, на суде, где я буду проходить вкачестве взяткодателя, мне разве не придется выступать перед большимколичеством народа? – перебила его Ольга. – И разве это меньшийпозор? Но сейчас мне предстоит только за свою вину отвечать, а там еще судьбакакого-то человека на моей совести окажется. Нет, я так не могу. Вы ужизвините.

«Теперь у тебя губы будут как у утопленницы!»

Анфиса не выкрикнула это – только подумала. Ноощущение было такое, что голос пронесся над рекой и даже заглушил шум ливня.

Она испуганно огляделась. А вдруг кто-тослышал? Или еще хуже – вдруг кто-то видел, как она столкнула Надьку с моста?!

Анфиса резко обернулась к берегу. Что это? Ктотам? Огромная собака, похожая на овчарку, стоит у кромки воды и внимательносмотрит на Анфису.

Чей это пес? Нет таких в Кармазинке, там однимелкорослые дворняжки. Волк? Но в их окрестностях волки еще лет тридцать назадповывелись: как ветку железной дороги проложили, так они все и ушли на север, вКировскую область, где потише, побезлюднее.

Что за пес? Откуда он взялся? Почему таксмотрит? Анфиса зажмурилась, правая рука невольно поползла ко лбу – сотворитькрестное знамение. Решилась открыть глаза – никого. Берег пуст!

Слава те господи… Наверняка почудилось сперепугу. Поди, и не такое померещится!

Осторожненько, бочком приблизилась к краюмоста и глянула вниз. Вокруг свай кипела вода, пузырилась, словно там, внизу,тяжело дышало неведомое существо. Анфиса резко отпрянула, подавляя приступтошноты, поскользнулась, облилась жарким потом, уцепилась за остававшийся крайперил. Не хватало еще сейчас свалиться с моста и отправиться вслед за Надькой!То-то рада будет она небось повидаться с подружкой!

Только теперь до Анфисы дошло, что ж онанатворила… Держась за перила, вытянула шею и, глядя то в небо, то в мутнуюводу, крикнула – сначала робко, нерешительно, потом погромче:

– Надя! Надюшка!

Вода попала ей в рот, Анфиса закашлялась. Чтопроку орать, как дуре? Из бучила еще никто не выплывал. Все… утопила онаНадьку, утопила, словно шкодливую кошку.

Анфиса медленно села на мокрые доски, незамечая тяжело секущих спину и голову дождевых струй.