– Бегом, девочки!

На ходу подхватив меня на руки, под Бабушкино отчаянное «Не могу больше, не могу, сейчас сердце выпрыгнет» он резко вволок нас за угол, пробормотав: «Жить захочешь – не так раскорячишься», толкнул Бабушку к дому и больно прижал меня и ее всем своим телом к стене.

Что-то сверкнуло и громыхнуло так, что у меня щелкнули зубы и сами собой потекли из глаз слезы. Из-за угла полыхнуло багровым светом, омерзительно запахло чем-то прогорклым, щиплющим нос и горло. Вместе с гарью в улицу влетел большой кусок железа и заскрежетал, тормозя по асфальту.

– Целы? – спросил мужчина и, не дожидаясь ответа, потребовал: – Тогда еще немножко бегом.

И побежал. Мой подбородок стучался о его плечо, от этого я внезапно прикусила язык, во рту стало противно солоно. За мужчиной, держась за сердце, бежала Бабушка с каким-то перевернутым бледным лицом.

– Не хочу «сегодня»… – захныкала я. – Не хочу «завтра»… Пусть будет всегда «вчера-а‐а‐а»…

– Вчера, к сожалению, уже больше никогда не будет. – Мужчина добежал до сквера перед каким-то домом и плюхнулся на засыпанную снежной крупой скамейку. – А какое будет завтра… только Бог знает.

Рядом, задыхаясь, буквально упала Бабушка.

Мужчина пересадил меня поближе к ней и распахнул свою картонную мокрую куртку, которая теперь на нем и вовсе буквально стояла колом. Я прижалась к Бабушкиному мокрому пальто, глаза сами собой закрывались, и казалось, совсем закрыться им не давали только обильно текущие слезы.

– Простудитесь, – стуча зубами, сказала мужчине Бабушка. – Маша, не три глаза, руки совершенно грязные.

Судя по тону, она начала приходить в себя.

Какое-то время взрослые молчали. Наконец мужчина закончил шарить по карманам, досадливо пробормотав:

– Тьфу, черт… кажется, паспорт я обронил… целая история…

Они еще немного помолчали, и мужчина спросил:

– Вы живете-то далеко?

Бабушка оглянулась так, словно первый раз видела эту улицу.

– А?.. Н‐нет. Мы на параллельной живем…

– Тогда пошли. – Мужчина встал, с трудом застегнулся и взял меня на руки. – А то воспаление легких точно обеспечено.

Наверное, я наконец заснула, потому что очень смутно помню свет из открытой двери нашего подъезда и то, как мужчина перегружал меня на руки Бабушке. Помню еще, что Бабушка сказала ему «спасибо», а он как-то неловко бросил на ходу «не за что» и исчез в белесоватом крупяном завихрении. Смутно помню, что меня раздевали, горячий душ, зеленый ночничок с крутящимися в нем рыбками и, наконец, постельку, мою настоящую домашнюю постельку, в которую уложила меня Бабушка.

– Бабуль, – уже уплывая в сладкий покой, пробормотала я. – Это и была геенна огненная, которой Бог всех наказывает?

– Господи… все глупости у нее голове перепутались, – как-то невесело засмеялась Бабушка, села на кровать и стала поить меня каким-то ароматным горячим питьем. – Ну, немудрено… Бог, Машенька, не так наказывает… Так он нас с тобой учит… потому что любит… шутка ли… как повезло…

– Люби-и‐ит? – Я даже глаза на минуту разлепила. – Вот Надюшка Руслана любит, она для него коробочку с тараканами стащила. Руслан любит Леночку – он йогурт за нее съел, на качелях ее обещал покатать… А Димку он не любит – он его бил…

– Спи, дурочка! – Бабушка поцеловала меня, забрала чашку, укрыла потеплее, положила прохладную руку на лоб. – Спи. Не всегда, когда бьют, не любят… Иногда совсем наоборот.

Бим и судьба

Он сидел на тропинке и… улыбался. Вы думаете, собаки не умеют улыбаться? Это вы просто ничего не знаете о собаках. Или мало с ними общались. Или вы просто излишне взрослый человек.

Он был страшно грязен. С его длинного, как у таксы, тела, с коротких плотных лапок, с кустиков торчавшей на квадратной терьерной морде шерсти и даже с огромного трехцветного веера хвоста капало какой-то бурой жижей. Он явно только что вылез из огромной лужи, которая в нашем лесу практически никогда, даже самым жарким летом, не пересыхала, этим претендуя лет через десять-пятнадцать сменить статус на скромное озерцо.

Бабье лето было в полном разгаре. И хотя вовсю уже сыпался лист, день был очень жаркий, и пес, видимо, так спасался от перегрева. Сейчас ему было хорошо. Наверное, поэтому, завидев меня и моего пластмассового фиолетового зайца, которого, сильно обогнав Бабушку, я толкала впереди себя на палке, он решил поделиться со мной этим своим благодушным настроением: махнув хвостом, расплескивая грязные капли, пес сперва прильнул к земле, словно приглашая меня играть, потом сказал негромкое «гав», подпрыгнул, сделал несколько шагов ко мне, облизнулся и сел.

Я его «гав» ничуточки не испугалась, а совсем наоборот.

– Ты чего улыбаешься?

Пес встал, теперь уже уверенно, широко и плавно замахав хвостом, еще раз встряхнулся, обдав меня грязным фонтаном брызг, и решительно направился ко мне погладиться. Но тут сзади коршуном налетела Бабушка:

– Маша, Маша! Ты с ума сошла! Я только на тебя все чистое надела! Не смей его трогать! Это же незнакомая собака!

– Бабушка, какая же она незнакомая? Она же улыбается!

– Грязный какой! И наверное, кусается. – Бабушка схватила меня за руку и поволокла за собою, широким кругом обходя недоумевающего Тузика.

Я обернулась. Словно впав в оцепенение, он застыл столбиком на дорожке, и его шоколадные глаза засветились грустью.

– Бабуля, давай возьмем эту собачку? – взмолилась я. – Она такая хорошая.

– Плохих собачек не бывает. Тебе дай волю, ты всех домой притащишь, от мокриц до крыс! – ворчала Бабушка, крепко держа меня за руку.

– Бабуля, нет, давай эту! Только эту, она грустная и улыбается. Мы же такой не видели никогда. – Я стала намеренно тормозить Бабушкин широкий ход, приседая, обвисая на ее руке и волоча сандалии по тропинке.

– Во‐первых, – вдруг круто остановилась Бабушка, – если мы будем брать всех животных, которых жалко и которые улыбаются, у нас дома будет зоопарк. А во‐вторых, я не скоро смогу купить тебе другие сандалии, и ты будешь ходить босиком!

Она развернулась и пошла к детской площадке. Я еще раз оглянулась, но пса уже не было видно за поворотом дорожки. И мне пришлось нехотя плестись за Бабушкой.

Но хорошее настроение ко мне уже не возвращалось: не радовали ни любимые качели, которые неожиданно были свободны (наверное, в эти ранне осенние выходные все дети еще подлежали вывозу на дачу), ни карусель, на которой довольно сильно, совсем, как я люблю, раскрутила меня Бабушка.

– Ну что, не хочешь кататься?

– Нет.

– Ну, тогда поиграй в песочке, что ли. А я почитаю газету. – И Бабушка с облегчением расположилась на лавочке в тенечке, достала очки, аккуратно расправила убористо испещренные буквами большие листы и углубилась в новости.