— А сколько народу ты возьмешь с собой в Эссекс?

— Где-то с дюжину.

— Включая музыкантов?

— Да, Марджери. Тут мне пришлось проявить жесткость и отобрать тех, кто может и выступать на сцене, и играть на нескольких инструментах.

— Должно быть, те, кому ты отказал, обиделись?

— Обиделись, — со вздохом признался Лоуренс. — Но что я могу поделать? В приглашении указывалось точное число актеров.

— А как ученики?

— Их я посчитал отдельно. Четырем мальчикам хватит одной постели.

— Четырем? — переспросила Марджери. — Ты хочешь сказать, что оставишь Дэйви Страттона здесь?

— Думаю, нет. Джон Таллис ужасен. У него слишком грубый голос, чтобы играть женские роли, и чересчур хрупкое телосложение, чтобы взяться за мужские. Лучше уж я оставлю здесь его.

— Но ведь он куда опытнее Дэйви!

— Тут ты права, однако у Дэйви в зале будет сидеть отец. Тут, Марджери, замешана политика. Джером Страттон, точно так же как и наш патрон, — друг сэра Майкла Гринлифа. Необходимо ублажить купца. Он будет рад увидеть сынишку на сцене, пусть даже на одно мгновение.

— И то верно, — согласилась Марджери. — Ну да будет. Есть-то ты хочешь?

— С голоду помираю.

— Ну так иди садись за стол, — приказала она, подталкивая его в сторону столовой, — а мне еще надо похлопотать на кухне. Сейчас всех позовем — хочется посидеть всей семьей, пока ты не уехал.

— Всей уже не получится.

— Я кого-то забыла?

— Самого маленького — Дэйви Страттона. Даже не проси его звать: голос у меня зычный, но до Эссекса я вряд ли докричусь.

Марджери устремилась на кухню — проверить котелок над огнем и отругать служанку за то, что она положила мало соли, — потом распорядилась подать хлеб, и служанка поспешила в кладовую, а оттуда с ношей — в столовую. На кухню она вернулась не сразу. Марджери было собралась отругать ее еще раз, но насторожилась, увидев выражение лица девушки.

— Вам лучше скорей пойти туда, — запинаясь, проговорила служанка.

— Куда — туда?

— В столовую. Боюсь, мистеру Фаэторну нужна помощь.

— Что за вздор, я только что с ним разговаривала. Он был здоровее нас всех.

— А сейчас уже нет! Он попросил меня позвать вас.

— Попросил тебя? Что он — сам не мог? Лоуренс! — крикнула она. — Ты за мной посылал?

Голос, прозвучавший в ответ, был столь слаб, что Марджери еле разобрала слова.

— Сюда, Марджери, — хрипло простонет Фаэторн. — Умоляю…

Марджери бросилась со всех ног в столовую. От представшего перед ней зрелища у нее перехватило дыхание. Муж сидел на своем обычном месте во главе стола, однако теперь Лоуренс был абсолютно не похож на веселого здоровяка, с которым она флиртовала минуту назад. Положив руки на стол, Лоуренс тяжело дышал и время от времени содрогался от приступов дикого кашля. Подбежав к мужу, Марджери обхватила его руками.

— Что случилось, Лоуренс? — спросила она. — Что с тобой?

— Не знаю, любовь моя.

— Когда это с тобой началось?

— Как только сел.

— Может, что-нибудь не то съел или выпил? У тебя болит что-нибудь? Где болит?

— Везде, — простонал он.

Резко качнувшись, Лоуренс повалился на стол. Марджери склонилась над ним и, обхватив его голову ладонями, пристально вгляделась в лицо мужа. Фаэторн переменился разительно: рот был раскрыт, глаза не выражали ничего. Хотя в комнате было прохладно, лицо Лоуренса покрывали капельки пота.

— Господи! — воскликнула Марджери, прижав руку ко лбу мужа. — Да ты весь горишь!..

Николас Брейсвелл не мог нарадоваться гостеприимству хозяев Сильвемера: Майкл Гринлиф был ласков, внимателен и учтив, а его жена не упускала возможности лишний раз выразить свое восхищение «Уэстфилдскими комедиантами». Супруги были столь любезны, что Николас недоумевал, как в друзьях у них оказался своенравный и капризный покровитель их труппы. Закадычные друзья лорда Уэстфилда были под стать ему: бездельники-аристократы, картежники, бретеры и пьяницы, они ошивались при дворе в ожидании королевской милости или же наоборот — оставили двор, попав в опалу. Гринлифы никак не вписывались в общую картину. Тогда как лорд Уэстфилд и его приятели вечно ходили в долгах, Волшебник из Сильвемера явно был человеком состоятельным, а кроме того, занимался наукой, интерес к которой обходился ему недешево. При этом сэр Гринлиф никогда не кичился своим богатством: одевался он так же, как его слуги, и вел себя с трогательным смирением.

Оуэн Илайес тоже проникся симпатией к владельцу усадьбы. Гринлиф устроил гостям экскурсию по дому, показал большой арсенал, обсудил с Николасом производство пороха и даже предложил взобраться на вершину башни. Валлиец с опаской глянул в окно:

— Сэр Майкл, но ведь сейчас кромешная тьма.

— Именно, мой друг. Именно. А значит, на небе звезды. Хотите, мы сходим на крышу посмотреть в мой телескоп?

— Нет, спасибо. Мы же промерзнем до костей.

— Неужели вы не согласитесь потерпеть во имя астрономии?

— Вы очень любезны, сэр Майкл, — сказал Николас, вспомнив о времени. — В другой раз мы с радостью примем ваше предложение, но сейчас мы и так слишком задержались. Мистер Страттон сказал нам, что отсюда до Стейплфорда всего лишь какая-то миля. Вы не могли бы указать нам дорогу к этой деревне? Мы заночуем на постоялом дворе: «Пастух и пастушка» — так, кажется, он называется.

— Но, мистер Брейсвелл, я полагал, что вы остановитесь у нас.

— Неужели?

Сэр Майкл решительно тряхнул головой:

— Пастухом и пастушкой станем мы с женой! Горничная уже готовит вам комнату. Когда приедет вся труппа, вам придется обосноваться в тех маленьких домиках, что стоят отдельно от усадьбы, но сегодня вы проведете ночь под крышей Сильвемера.

— Мы согласны, но с одним условием, — неожиданно вступил Илайес.

— Условием?

— Да, — расплылся в улыбке валлиец. — Обещайте, что предупредите нас, когда начнете палить ночью из пушки!

Сэр Майкл расхохотался, хлопая себя по бедрам, и сделался похожим на птенца, первый раз неуклюже пытающегося подняться в воздух. Все трое стояли в комнате, располагавшейся в глубине дома и служившей одновременно библиотекой, лабораторией и мастерской. Всю заднюю стену от пола до потолка занимали полки, до отказа забитые тяжеленными фолиантами и кипами бумаг. Один огромный стол был заставлен разнообразными научными приборами, а другой больше напоминал верстак. Пушка помещалась за очагом, в кладовке. Сэр Майкл не шел ни в какое сравнение с Эгидиусом Паем. В комнате сразу чувствовалась страсть хозяина к порядку. Здесь царила удивительная чистота. Ученый относился к своим вещам с явной заботой и трепетом. Это был его собственный мирок, в котором он царствовал и творил, пытаясь в меру своих сил приподнять завесу неизведанного.