— Забыли? — отозвался Абель с другого конца стола и тут же пожалел о том, что раскрыл рот, ибо, хотя Румия и глянула на него, на него поглядели и все остальные, и внезапно ему пришлось приложить все силы, чтобы под грузом их по-воденбургски холодных взглядов сказать хотя бы еще словечко. — Забыли, или же им никогда Форма не была дана? Может быть, Анаксегирос там и вправду первый.

— А ты, мммм, вьюноша, никогда не слыхал про «диких кратистосов» в Хердоне, но еще и в Африке, в Земле Гаудата на Антиподах? Порядок лежит в самой натуре мира. Такой вот, мммм, хаос и смешение в равную, единообразную массу ему противен, и они, по сути своей, болезненны. Только лишь в глубиннейших чащобах, за Мегоросами, в лесах ночи, под адскими деревьями, под, мммм, замечательно приготовлено, изумительно, только лишь там человек способен дегенерировать до такой степени.

— Ну раз он без остатка забудет свою Форму, — отозвалась княгиня, — ведь, тем самым, он перестает быть человеком. Ведь правда, Якса?

Якса, придворный софист, прежде чем ответить, вытерла платочком узкие губы и уложила приборы симметрично, по обеим сторонам тарелки.

— Этот порядок повсюду, — сказала она, глядя на Абеля, — и в одинаковой степени относится к людям, животным и растениям; ко всему, что живо и желает жить. Возьми, к примеру, двух любых псов. В каких бы обстоятельствах они не повстречались, всегда они будут облаивать друг друга и тормошить, пока один не поддастся другому, пока не признает его превосходства и своей подчиненности. А разве люди выросли из животных сразу в качестве королей и кратистосов, слуг и рабов? Нет. Но всякий раз, когда встречаются два незнакомца, обязательно происходит столкновение их воли, попытка подчинения — в более или менее тонкой форме. Теперь, когда мы живем в цивилизации, это не всегда можно заметить с первого взгляда. Но вначале, в дикой жизни, соревнования были грубыми, ничем не ограниченными. Покорись либо погибнешь! Сколько же людей способно рискнуть ради собственной свободы, ради независимости Формы? Ибо, в конце концов, всегда приходится играть на наивысшую ставку. Предпочитаешь жизнь или смерть под чужой волей? И одни сгибались, более всего ценя спокойную, безопасную жизнь — из таких потом появляются рабы, холопы, послушный народ; но вот другие — их меньше — не могут вынести никакого унижения; они, скорее, сломаются, чем согнутся, их Форма слишком жесткая — и вот от них потом рождаются аристократы.

— Я знаю, знаю, но… — заикнулся было Абель.

— Но. — Чмокнула губами эстле Амитасе. — Но мы, рожденные из высокой крови, между собой можем признаться в наших истинных страхах. Эстлос Лятек прав, усомнившись в доводах эстлоса Реука. Ведь если эти древние хердонцы когда-то жили в здоровых структурах, раз имели цивилизацию, а теперь — даже вождя собственной орды не могут назвать… то и наше будущее не столь надежное. Никакая Форма не дана раз и навсегда. Те, кто уже родился наверху и не должны сражаться за свое здесь место, им труднее рискнуть всем, когда появится некто, не согнувший шеи и бросивший вызов; ведь ему нечего будет терять, а вот им — все богатства на свете. Легче, безопаснее, проще отдать ему частицу этих богатств. И следующую. А потом еще. Вспомните про судьбу рода Александра.

— Которая является предостережением для всех нас, — буркнул князь, бросив на Румию резкий взгляд; Абель заметил его и с трудом подавил смех, склоняясь над своей тарелкой.

— Мммм, вот именно, ммм, это с ними и случилось, мм, одичание, одичание.

— Ах, дорогой мой посол, — эстле Амитасе потянулась к нему над столом, мимолетно коснувшись пальцами предплечья, — мы знаем, что это правда. Тем более, публично следует ее отрицать. Зачем же поощрять амбициозных мечтателей? Как говорит эстлос Лятек: «эта Форма никогда не была им дана».

— Воистину, Одиссеев разум, — закончил тему князь, подняв бокал в тосте к Шулиме.

После ужина, когда все уже разошлись по углам громадного зала, чтобы вести в тени разговоры шепотом (князь с послом попрощались первыми), Алитея быстро исчезла вместе с Яксой, а отец тоже удалился, взяв под руку эстле Амитасе — Абель остался сам. Он не знал, что делать. Лакеи и стражи в черно-алых ливреях стояли неподвижно, будто статуи, под стенами и у дверей, будто бы ни на кого и не глядя, но он чувствовал на себе и их взгляд, такой же неприязненный, как и у тех увековеченных в портретах предков Румии. Отодвигаясь от них подальше, в конце концов, он остановился у окна, выходящего на фронтальный подъезд дворца. Темнота окутывала город, темнота, густо инкрустированная огнями окон и фонарей. Когда-то княжеский дворец стоял далеко за границами предместий Воденбурга, но в течение веков город подполз и к Холмам Неурга, окружив со всех сторон княжеский надел: сам дворец, лабиринты хозяйственных помещений, конюшни и каретные, знаменитые Сады. Отсюда Абель их не видел, не видел и тогда, когда они подъезжали к парадному входу. Вправду ли тяжкий словно надгробный камень антос Григория Черного сморфировал там землю, сталь, растения и животных в одно громадное, наполовину живое и наполовину мертвое чудище? Парень прижал щеку к стеклу, но вид заслоняло западное крыло дворца.

Только лишь почувствовав ее запах и дыхание, он отметил ее присутствие. Абель отскочил. Она приглядывалась к нему, склонив голову набок, устроив руки под грудью, полностью закрытой зашнурованным корсетом темно-синего платья. Волосы, знак Неурга, такие же огненно-рыжие как у брата, матери, тетки, бабки и деда, окружали ее лицо пламенной аурой — Абель чуть ли не видел расходящиеся от нее волны деформации кероса. Эта избалованная девица, подумал он, не может быть намного старше меня; клянусь Юпитером, ведь я тоже благородной крови, так почему же это я должен, нет, не поклонюсь, не склоню головы, не стану глупить. Улыбочка, двузначные слова, ясный взгляд — вот он, путь.

Румия медленно протянула ему руку.

Абель грохнулся на колени. Не глядя, протянул свою трясущуюся ладонь, закрыв глаза, поцеловал ухоженные пальцы. Сердце билось слишком быстро, чтобы сосчитать удары — он бы и до трех посчитать не смог, красный, вспотевший, дышащий через рот.

Румия подошла на полшага ближе. Она, буквально, вдавливала парня в пол. Запах цветочных духов забивал ему ноздри — еще немного, и он потеряет сознание. Абель чуть ли не расплакался от отчаяния. Ему хотелось свернуть ей шею, хотелось высосать дыхание из ее губ, сияние из ее глаз — ах, еще разик глянуть в них, на вечность в этих очах…

Неужели она что-то сказала? Он ничего не слышал за хрипом собственного дыхания.

Абель вздрогнул, года она положила руку ему на голову, она гладила его волосы, она склонилась над ним — он это почувствовал, хотя и не глядел.

— Встань.

Нужно было встать, встанет, нет, он не сваляет перед нею дурака, она желает, чтобы он встал.

Встал.

— И что, теперь ты уже знаешь порядок света?

Абель кивнул.

Совершенно неожиданно она захихикала, в шутку ударила кулачком по его плечу; почти физически Абель почувствовал смену Формы — выпустил воздух из легких, отступил на шаг, поднял веки.