Алитея:

По-моему, он нас боится. Ну а город, вообще! Комната у меня маленькая; солнце не заглядывает. Здесь холодно. Ой, а ты знаешь, что на улицах! Сама не знаю, что это за люди, откуда они сюда приезжают. Приплывают. Порт огромнейший. И это море. Вчера пошла на стены, целый час там стояла и смотрела. Волны! Есть ли у моря своя морфа? Мне показалось, что засну. Мы были в цирке!!! Ты в жизни не слыхала про такие создания. А что они делали! Папа знаком со многими важными личностями, с князем, министрами и одной такой иностранкой эстле, какая же она красавица! Может он хочет снова жениться. Только я не спрошу. Иногда он на меня так глядит, что честное слово. А я его, наверное, даже боюсь.

Абель:

Он богат, я и не знал, что настолько. Он немного рассказал мне про фирму. Уже знаю, что ты думаешь, только я понятия не имею, какие у него планы, ведь у него множество других родственников, впрочем, здоровье у него хорошее, а про завещание он не упоминал. Так что не ожидай, будто выдуришь от меня чего-нибудь в долг (я тебя знаю!).

О первой жене, понятно, ни слова. Даже и не знаю, какие из всех этих страшных семейных легенд правдивы. На такого жестокого типа он никак не похож. (Когда, наконец, выберешься в Острог, так расскажешь). Во всяком случае, здесь он никаких собак в доме не держит.

Живем мы здесь на удивление скромно. Но все это может быстро измениться. Кончается сезон, на весну-лето аристократия покидает Воденбург, мы должны перебраться в Иберию. Но, может, его еще удастся переубедить, и тогда мы поедем в Александрию, на охоту вглубь Африки. Не бойся, какой-нибудь сувенир тебе привезу (только не откуси себе язык от зависти).

Что там ни говори, Воденбург — это крупный купеческий город, пол-Европы проходит через него, здесь можно встретить кого угодно. За одну только первую неделю я познакомился со столькими аристократами, сколько не узнал за всю свою жизнь в Бресле. Здесь я видел людей из под самых разных морф. (Кстати, я проверил: у диких хердонцев ДЕЙСТВИТЕЛЬНО имеется хвост — это сколько ты мне уже должен?).

В нескольких десятках стадионов от города стал лагерем Хоррор, три сотни. Прежде, чем мы покинем Воденбург, попробую выбраться туда в поездку.

Пан Бербелек прочитал эти письма, осторожно отклеив над свечой сургучные печати. Антон должен был выслать письма Абеля и Алитеи утром, вместе с почтой самого Иеронима. Пан Бербелек заметил их, лежащие на подносе в передней библиотеке на первом этаже. Он приостановился, взял, повернул в пальцах. Вскрывать, не вскрывать? Как обычно, он не мог спать, так что среди ночи спустился, чтобы покончить с корреспонденцией. Проходя в кабинет, он задержал взгляд на орнаментальной каллиграфии, украшавшей лежавшее сверху письмо, это Алитея так написала адрес зелеными чернилами. Вскрывать, не вскрывать? Он знал, что вскроет.

В кабинете он зажег пирокийные лампы и поплотнее задвинул тяжелые шторы — первый этаж дома был низким, выходящие на улицу окна практически доходили до потолка, но были небольшими; на ночь снаружи они захлопывались железными ставнями, которым не хватало полной плотности. После этого он закрыл дверь на ключ, зажег резкое благовоние и уселся за секретером.

Писем было семь — пять Алитеи и два Абеля. Прочитал их все. Он уловил себя на том, что в ходе чтения улыбается и даже хихикает. Собственное поведение настолько удивило его, что он даже начал комментировать его вслух: Ну, ну, смешно же ты тип, Иероним Бербелек — что вновь показалось ему беспокоящим признаком психического расстройства.

Иероним заново разогрел сургуч и запечатал письма.

Пан Бербелек и сам поддерживал письменные контакты с родичами и знакомыми из Вистулии; правда, кое-каких писем он желал бы не получать, о некоторых особах полностью забыть. Орланда писала каждый месяц, длинные, путаные эпистолы, сигналы своего прогрессирующего безумия. Буквально только что он получил — коротенькое, потому что небольшое, но — как обычно, содержательное письмецо от своей подчиненной времен великих войн и великих триумфов, Янны-из-Гнезна, гегемона вистульской армии. Ее ядовитый юмор как всегда был способен поправить ему настроение.

Ну вот, на твою могилу так и не нассали. Но если хотя бы было известно, то ли мы заключили такой мир, то ли это просто замороженный фронт. Но нет, Казимир и Токач, этот новый полевой маршал, лишь талдычат, чтобы «удерживать позиции» и «не провоцировать последующих инцидентов». А в результате, вот уже четырнадцатый год мы торчим на линии Вистулы, глядя на то, как Москва колонизирует восточные княжества, а Чернокнижник запускает корни в этой земле, в этих людях. Вчера пришли слухи о дезертирах из гарнизона крепости Лужицы. Сейчас через Лужицу проходит большая часть торговли дунайским зерном. Если даже такой тупой солдафон как я способен прочитать эти вибрации антосов, то для Святовида все должно быть совершенно очевидным. Лет пять, десять — ты как считаешь? К счастью, я уже наверняка не дождусь.

А что у тебя? Сцапал себе какую-нибудь франконскую принцессу? Я рассказываю людям, что ты там живешь королем. Спасибо за меха. Я им говорю, что это от одного нордлинского любовника, только ведь никто из них не настолько наивен, чтобы поверить. В последний раз я гляделась в зеркало, когда выколупывала себе глаз после Легницкой Резни. Не думаю, чтобы седые волосы прибавили мне прелести.

В левом потайном отделении секретера Бербелек хранил связку документов, пересланных Ньюте, сверху лежала длинная эпистола, написанная на рисовой бумаге от их партнера с другого конца света, Йиджо Икиты, с подколотой к четвертой странице заметкой Кристоффа: Поезжай в эту чертову Александрию!

Письмо принца дзайбацу пришло полтора месяца назад, то есть, в это время оно добралось до Воденбурга, а написано было парой недель ранее. Кристофф посчитал необходимым показать его сейчас Иерониму в качестве очередного аргумента в тянущейся уже чуть ли не пару десятков дней — с момента встречи на лугах — кампании по убеждению между Ньюте и Бербелеком. Рытер склонял его предпринять поездку в Александрию — от которого пан Бербелек выкручивался краткими, ни к чему не обязывающими ответами.

— А что, у тебя есть чего лучшего делать? — нудил Кристофф. — Что? Какие-то планы, о которых мне ничего не известно, какая-нибудь новая карьера, новая форма жизни, что-то еще?

Нет, ничего у него не было.

Кристофф загорелся этой идеей, поскольку загорался всякой; тем не менее, необходимость визита в Александрию появлялась в их беседах уже неоднократно. Иероним вспоминал, как рвался к отъезду Павел — но они оба знали, что молодой зять рытера в игру не входит, Ньюте отбрасывал эту его идею небрежным жестом, а затем начинал убеждать Бербелека заново.

— Во-первых: рано или поздно мы должны договориться с Африканской, подписать договоры. — (У Африканской Компании в Александрии была штаб-квартира). — Во вторых: если бы нам удалось избавиться от посредников в поставках южных приправ, мы начали бы серьезно зарабатывать на обратных грузах. В третьих: заказы Ипатии. В четвертых: я и не говорю, чтобы ты сразу женился на ней, но, ты же сам знаешь, жаркие ночи в Золотой Ауре рядом с племянницей министра торговли… это большой капитал. В пятых: сам прочитай, что пишет Йиджо. Мы же должны держать руку на пульсе. В конце концов, что там эти три-четыре месяца? Господи Кристе, я заплачу за все из собственного кармана!