ядовитым воздухом, командующий гарнизоном должен защитить свое здоровье, но он также обязан остаться в ней. Каждая профессия, не исключая почетного солдатского дела или священных обязанностей слуги божьего, имеет свои недостатки. Но они не могут служить аргументом против ее существования. И уж тем более они не могут быть присущи каждому представителю этой профессии. Так же и с политическими связями: они необходимы для исполнения общественного долга, но иногда приводят к формированию фракций. Государства состоят из семей, свободные государства – еще и из партий, и можно смело добавить, что наши естественные отношения и кровные связи также могут коррумпировать по мере того, как партийные связи ослабляют те, что соединяют нас с нашей страной.

Некоторые законодатели дошли до того, что объявили отказ от следования партийным интересам государственной изменой. Не берусь сказать, не перегибают ли они палку собственного принципа. Одно ясно наверняка: лучшие патриоты величайших государств всегда выступали за наличие политических связей. «Idem sentire de republica» они считали основой для дружбы и привязанности. И мне неизвестен другой принцип, который формировал бы более крепкие, близкие, приятные, почетные и добродетельные связи, чем этот. Лучше других его воплощали римляне. Даже совместное руководство, бывшее результатом случайности, а не отбора, приводило к появлению связей, длившихся до самой смерти. Они именовались «necessitudo sortis» и считались священными. Разрыв любого рода гражданских связей считался проявлением невероятной низости. Весь народ был поделен на различные политические сообщества, которые в рамках государственной деятельности защищали свои собственные интересы. Ибо тогда не считалось зазорным любыми честными средствами добиваться господства собственных предпочтений. Этот мудрый народ был далек от представления, будто данные связи не сближают людей, не обязывают их, будто их можно просто разорвать при первом же несовпадении интересов. Римляне полагали, что честь отдельного человека является основанием общественного доверия, что дружба, в конечном счете, ведет к патриотизму, что человек, который в обычной жизни заботился о ком-то, помимо самого себя, придя в политику, будет защищать не только свои собственные интересы. Как удачно выразился один французский комик, никогда мы не будем – «plus sages que les sages» – мудрее мудрых людей прошлого. Они хотели, чтобы частные и гражданские добродетели не диссонировали друг с другом, взаимно подавляясь, но соединялись в гармонии, вырастали друг из друга, взаимно укрепляясь. В один из самых прекрасных периодов своего расцвета эта страна управлялась при помощи связей. Я имею в виду связи вигов при правлении королевы Анны. Один из высоко ценимых ими поэтов хвалил их за соблюдение этого принципа связей. Аддисон, знакомый с их чувствами, не стал бы превозносить их за то, чего бы сами они не ценили. Как и подобает поэту, он не мог одобрять в них того, чего не одобряло бы общественное мнение. Обращаясь к Британии, он произнес:

Не чудесам фортуны благодаря твои друзья растут,

Не прихоти и подлости двора им помогают тут.

Достоинство одно их поднимает ввысь,

Ведь их вера и дружба друг с другом слились.

Те виги верили, что единственный надлежащий метод обретения власти, как говорит поэт, – это дружба и доказанная преданность. Тогда патриотизм не был еще кровавым идолом, требующим приносить себе в жертву детей, родителей, ближайших друзей и те добродетели, что исходят от личностных связей. Не было у них нынешней извращенной морали, дабы помыслить себе, что умеренность требует отказа от помощи друзьям или что беспристрастность нужно проявлять только за чужой счет. Они-то думали, что эффективные действия требуют совместных усилий, что совместные усилия требуют уверенности друг в друге и что этой уверенности нет там, где нет общих мнений, общих чувств и общих интересов.

Эти мудрые люди – я имею в виду лорда Сандерланда, лорда Годолфина, лорда Сомерса и лорда Марлборо – слишком сильно верили в указанные максимы, на основании которых и покоится сила общества, чтобы пугаться каких-то там юношеских мыслей. Они не боялись именования «клики» или того, что их решение быть вместе до конца может каким-нибудь карьеристом интерпретироваться как метод борьбы за должности.

Партия – это сообщество людей, объединившихся с целью защиты национальных интересов совместными усилиями на основании единого принципа, разделяемого всеми ее членами. Что до меня, то мне кажется невозможным поверить, будто каждый человек имеет свое собственное – отличное от других – представление о политике или полагает, что только его представление имеет смысл и что никто не готов идти на компромиссы ради дела. Определять подлинные цели правления – дело теоретической философии. Дело политики, являющейся практической философией, – найти соответствующие целям средства и успешно их применить. А потому каждая полезная связь поможет политикам честно попасть туда, где они смогут совместно привести в исполнение свои планы, воспользовавшись властью и авторитетом государства. А так как власть имеется только в определенных позициях, их долг – бороться за эти позиции. Никого не обвиняя, они обязаны все достижения приписывать собственной партии и ни в коем случае, следуя собственным планам, не принимать сторонних предложений, не поддаваться чужому руководству, контролю или сдерживанию, будучи должностными лицами или депутатами, со стороны тех, кто отрицает фундаментальные принципы их партии или же принципы, на которых покоятся все добропорядочные связи между людьми. Борьбу за власть, основанную на столь мужественных и честных максимах, легко отличить от хищнической и эгоистичной борьбы за мягкие кресла и большие жалования. Одна только манера поведения отличает таких людей от бесчисленной толпы самозванцев, сначала дурящих народ невыполнимыми обещаниями, а затем гневящими его непристойностями, противными его простой честности.

Тот факт, что максимы простых мудростей и простых моралей на первый взгляд не отличаются от указанных принципов, явно служит им на пользу. Ведь ими легко манипулировать. Они повсеместны словно медная монетка, и ценятся так же. Они одинаково подходят и высшим, и низшим качествам, и они, как минимум, одинаково применимы как для лучших людей, так и для худших. Отсюда и фразочка «не люди, а средства» и притягательность, которая многих увела прочь от благородных дел. Когда я вижу бесцельно и бессвязно действующего человека, вредящего себе так же, как предрассудки вредят целям любой партии, я не убеждаюсь в его правоте, но я готов поверить в его искренность. Я уважаю проявление добродетели вне зависимости от ситуации, даже когда ее сопровождает непристойная слабость. Я страшно хочу найти в этом человеке редкие и ценные качества, расточаемые им без всякой политической пользы. Но когда он ради личной выгоды уходит из своей партии, а утверждает, будто бы полагается на свое собственное суждение о доступных ему средствах и будто бы обязан следовать собственным решениям, а не решениям, принятым другими, – с его доводами невозможно спорить, его характер невозможно не узнать. Что думать о том, кто всегда оставался в партии, пока она была у власти, и вышел из нее, сразу как она эту власть потеряла? Разве это совпадение? Разве не великой случайностью было бы обратное: что человек вступил в партию именно тогда, когда она теряет власть или когда он получает должность? Когда люди обрубают свои связи, это заметно, и каждый разумный человек в состоянии понять суть такого рода действий. Оценка действий правительства – верная или неверная, – это не факт, а выражение мнения, о котором можно бесконечно спорить. Но то, насколько мнение человека верно вообще, оценить невозможно. А потому для политиков крайне удобно не прибегать к прямым действиям, чтобы не быть судимыми обычными судами, но обращаться к тайным трибуналам, где их любят или где, в крайнем случае, их просто пожурят.

Полагаю, читатель не хочет слышать про учения, отменяющие всякую оценку характера на основе поведения человека. А потому он извинит меня, если я проясню еще одно место, в котором под завесой тьмы и неясности скрывается бесчестие.

Дабы очернить политические связи, указанные политиканы утверждают, будто люди слепо