спустя лишь несколько мгновений, от суматохи и невообразимой пестроты Города Базилевса у меня закружилась голова.

Такое великое столпотворение племен, языков и одежд я видел впервые. Но не это поразило меня. Куда бы ни глянул я - во всем было эллинское, в любой мелочи была примешана хотя бы капля эллинского. И во всем, однако, сквозило бесстыдное поругание и презрение всего эллинского, как если бы свинью нарядили в тунику, а на козла напялили ахейский шлем. Какой хитроумный бог так зло издевался над нашей красотой?

Я бродил по улицам Александрии и в горькой тоске видел странную, комическую противоположность моей жизни среди варваров, я видел подлую насмешку над моими мыслями о новых всходах эллинского духа в городах и землях юных племен.

Мой эллинский язык потомственного боспорца далек от аттического совершенства, но шепелявое александрийское наречие поначалу вызывало у меня тошноту. В торговых кварталах и жреческих особняках я встретил множество целителей, прорицателей, факиров и чародеев. В этом городе бесконечных торговых перепалок и пустопорожней философской болтовни на любом перекрестке легко узнать свою судьбу, и если не понравится обещанная жизнь, пройдись за час по десятку гадателей и выбери себе будущее по вкусу.

Добрых три четверти этих волхвов и фокусников - воры и обманщики. Но я впервые встретил многих избранных - так назвал бы их мой старый учитель Елеазар, - людей, наделенных даром силы, но разменивающих свою душу у богатого сброда на яркие кафтаны, дорогих шлюх и нероновские трапезы.

- Разве ослепли вы? - спрашивал я их.

- Живи лучше других, - говорили они мне. - Что твои мечты и прозрения - они потонут в темных душонках черни. Не трогай сильных властью. Их нельзя образумить чудом, их только можно купить чудом. Не ты первый. Ты знаешь, что были умнее и могущественней тебя. Где они все? Один кончил на кресте, другой - на варварских пиках, третий - в тюрьме. Вот где правда.

- Отметина смерти и в твоих глазах, - предупреждали они меня. - Живи, как мы. Это - последний твой выбор.

О великий Аполлон Врач! В нечистый город привела меня судьба!

Побродяжничав досыта, я пришел к вратам с третьей буквой священного алфавита. Врата были высокими и железными. Когда они впустили меня и затворились следом, я вздохнул с облегчением - через них не доносился гомон толпы. Я сберег письмо старого учителя, и приняли меня хорошо. Елеазара здесь помнили и почитали едва ли не за пророка.

Мудрецы "третьей буквы" подивились моим познаниям и стали лелеять мой ум. Но я не оправдал их надежд. Я оказался нетерпелив. Всего три года дожидался я, пока они откроют мне смысл бытия и путь к новой эллинской славе. Я ждал, что они научат меня сеять чистое эллинское слово в александрийскую толпу, ведь их эллинский выговор был чище моего, а с уст слетали панегирики эллинской красоте. Но вскоре я понял, что они хотят своего: чтобы я облек в одежды эллинского слова словам Иова и Елисея.

Их мысли бродили на аристотелевской закваске, но царем и богом был Филон. Он-то и отгородил своих учеников железными вратами от суеты александрийского торга, от всех радостей и страданий людских, от вод и небес. Он, великий и мудрый Филон, вовлекши своих избранных в волшебную игру холодного рассудка, вознес их над толпой царей и черни. Здесь, за железными вратами, избранные читали Септуагинту, Библию на эллинском, играя в ее слова, как подвыпившие римляне - в морру, когда и сам водящий уже не может пересчитать собственные пальцы. Толкователи Священного писания были сыты и не обременены слухами о варварской волне по другую сторону Средиземного моря.

Но я вспоминаю их с уважением. Я благодарен им за их сытные обеды, за их невозмутимость по отношению к моему дурному характеру и за прекрасную библиотеку.

Как-то я просидел две ночи кряду, рассчитывая геометрическое толкование Песни Песней. Я подарил его авторство верховному жрецу "третьей буквы". Он пришел в восторг. Так я расплатился со своими новыми учителями, и железные врата выпустили меня прочь.

Я уже начал принюхиваться к понтийским ветрам, ветрам с моей родины, однако течение судьбы увлекало меня теперь в глубину Египта, в дряхлеющее сердце жреческой державы - в Мемфис.

Мой Гений подсказывал мне, что там я найду себе скорее врагов, чем единомышленников, но он же упорно вел меня в новый водоворот: там, в Мемфисе, меня ждала встреча с людьми, равными мне по силе прозрения, там мне суждено было узнать, как жить дальше.

В Мемфисе я встретил сильных. Даже среди служителей Сераписа, алебастрового бога, зачатого царским скипетром, я нашел людей, прозревавших тени в глубинах времен, огненный вихрь в глубинах земли и пыльные дороги в небесных сферах. И они жили за железными вратами, высокими вратами, но я устал от одиночества и потянулся к ним душой. Мне уже почудилось, что среди них я наконец пойму, кто я и зачем я зрячее других.

Мою силу сразу признали. Меня обхаживали и боялись, как боятся алтарного огня на корабле. Я прошел посвящение. Когда я испытал могильную тьму и тишину, миновал подземные лабиринты, завесы огня и воды, видения демонов и чудовищ, искушение плоти поцелуями обнаженных красавиц и вышел на свет, высоко держа над головой факел, - солнце ударило мне в глаза. Я на миг ослеп. Когда же я вновь поднял веки, я увидел, что передо мной разостлано белое одеяние "посвященного", а мои новые братья стоят вокруг меня в слезах умиления. Я пригляделся к их слезам, и мое сердце похолодело от ненависти. Я понял, к чему им сила и зачем они выводят на стенах знаки бытия, укрывая их железными вратами. Не от глупости и невежества толпы укрывают они тайну. Не совершенство сердца нужно им, но совершенство власти, власти безупречной, как оскал леопарда, живучей и неистребимой мечом, как легион крыс, снующих по городским подвалам, - власти над душами людей, духами, царями и стихиями.

Я едва сдержался, чтобы не бросить факел на лучезарно-белую ткань.

- Ты мнишь из себя пустынного льва и хочешь свободы, которой никогда не достигнешь, ибо ты человек, а не бог, - по-учительски ласково сказал мне верховный жрец, легко разгадав мою душу, - Ты не прошел последнего испытания. Ты не полюбил своих братьев. Хочешь уйти - иди.

Он указал мне на железные врата, открыть которые было бы не под силу и фаланге Александра. "Белые братья" как один презрительно