Вначале мы с Томом не хотели устраивать какой-либо погребальной церемонии для Дилана. Это казалось просто неуважением по отношению к его жертвам. Тем не менее, я до конца дней своих буду благодарна Марте и Джону за то, что они убедили нас изменить свое решение. Они пообещали, что это будет частная церемония, закрытая и от средств массовой информации, и от наших разъяренных сограждан. Вместе мы распланировали простую службу, на которую были приглашены только несколько друзей и родственников. Конечно, там были Байрон, Рут и Дон, а также родители двух лучших друзей Дилана, Ната и Зака. Священник из церкви, которую мы посещали, когда Дилан и Байрон были маленькими, согласился провести для нас эту церемонию.

Мы с Томом понимали, что для нас единственным вариантом была кремация. Вероятность того, что над могилой надругаются, была слишком велика, и, возможно, мы не сможем оставаться в этом районе страны. Если мы похороним тело Дилана, а затем переедем, то будем вынуждены покинуть его могилу. Я объяснила, что мне нужно в последний раз посмотреть на сына, и Марта и Джон сказали, что гримеры сделают все возможное, чтобы прикрыть пулевые отверстия в его голове, чтобы мы могли увидеть Дилана таким, каким его знали.

Я с трудом могу вспомнить, как делались все эти приготовления. Я помню, что удивлялась, слыша, как спокойно говорю о практических вещах в то время, как единственным звуком в моей голове был бесконечный вопль агонии и неверия. Это был мой сын, которого я вынашивала, защищала и любила всем своим сердцем. Мысль о том, что я никогда не услышу его голос и не прикоснусь к его лицу, прерывала мое дыхание. Мне потребовалась каждая унция силы, которую я смогла собрать, чтобы подготовиться к церемонии, которая навсегда разделит нас. Мое материнство с Диланом было закончено. Любви и труду, которые были вложены в создание этого человеческого существа, пришел конец. Самый ужасающий, какой только мог быть, конец.

Посреди кошмара приготовлений к похоронам Дилана стало ясно, что здоровье нашего старого кота Рокки быстро ухудшается, и моим умом завладела мысль об оказании ему медицинской помощи.

Позже Рут созналась, что моя истерия насчет пожилого кота стала для нее признаком того, что я полностью сломалась под нечеловеческим давлением. Мы пробыли в их доме три дня, и я была так слаба, что за столом мне приходилось подпирать голову рукой, чтобы не упасть под грузом своего изнеможения и горя. Я едва могла сама принять душ или поесть, не говоря уж о том, чтобы заботиться о своей семье, но я не прекращала беспокоиться о Рокки.

О том, что я сама поеду к ветеринару не было и речи: я сознавала, что нахожусь не в том состоянии, чтобы сесть за руль машины. Просто потому, что они не знали, что еще делать, Рут и Дон безропотно посадили Рокки в свою машину и повезли нас в ветеринарную клинику неподалеку от нашего дома.

Я беззастенчиво чувствительна, когда дело касается домашних животных, но сейчас понимаю, что поездка с Рокки в тот день была не просто поведением ответственного хозяина. В Литтлтоне было так много страдания, за которое я чувствовала свою ответственность, и я ничего не могла с этим поделать. Но я могла позаботиться об этом страдающем животном, и эту ситуацию еще можно было исправить.

Боясь, что меня могут узнать, я вошла в клинику через боковую дверь. Когда пришло время передать Рокки в руки ветеринара, я поняла, что не могу этого сделать. Рокки был котом Дилана. Сын сам выбрал его из выводка соседских котят, когда учился в третьем классе. Большой белый кот был с нами во время всех семейных вечеров на диване, когда мы вместе смотрели мультфильмы о Розовой пантере. Дать уйти Рокки было так же, как дать уйти Дилану. Я пыталась говорить с врачами, не всхлипывая, и попросила их сделать для кота все, что они смогут, и не дать ему умереть, пока я не смогу вернуться. Наконец, я позволила ветеринару забрать испуганного кота из моих рук.

Пересекая парковку в направлении моего безопасного убежища — машины Дона и Рут, я услышала, что за мной кто-то бежит, окликая меня по имени. Я обернулась и увидела женщину из персонала клиники, спешащую за мной. В какой-то момент я не знала, идти ли мне к ней или бежать от нее. Гари постоянно повторял нам, что мы должны заботиться о своей безопасности: в Колорадо и во всем мире множество людей считают нас ответственными за стрельбу, и будут счастливы увидеть нас мертвыми. За день до этого в его офис прислали большую коробку горячей еды — знак сочувствия и сострадания от какого-то незнакомца, как и ящики писем, которые мы начали получать. Гари не позволил нам съесть ни кусочка этой пищи, опасаясь, что она отравлена. Даже спустя годы я ощущаю тревогу, когда мне приходится указывать свое полное имя в бланке доставки или называть его служащему банка. Но тот момент на парковке ветеринарной клиники был первым случаем, когда я замерла от страха, ожидая каких-то действий от человека в месте, где мы жили.

Оказалось, что я напрасно волновалась. Маленькая женщина обвила меня руками. Она сказала, что сама вырастила мальчишек и знает, какими непроходимо глупыми они могут быть. Это было чувство, которым очень многие матери делились со мной на протяжении долгих лет. Хотя я была выше ее, я позволила ей поддерживать себя, пока я рыдала, заливая нас обеих своими слезами. Позже я поняла, что даже не спросила ее имени.

Эта женщина была не единственным человеком, показавшим нам свое великодушие. Еще до того, как мы уехали от Дона и Рут, наши давние друзья и соседи сплотились вокруг нас. В одной газете напечатали фотографию наших друзей, вешающих плакат в воротах нашей подъездной аллеи:

Сью и Том!

Мы вас любим!

Мы с вами!

ПОЗВОНИТЕ НАМ!

Вид этих знакомых дорогих лиц был как сигнал радио «Свобода», прорвавшийся сквозь заслоны врагов. Память о том, что в мире так много доброты, большой и маленькой, примирила меня с этим днем. Тем не менее, несмотря на то, что наши друзья и семья показывали свою любовь и сочувствие к нам, я была уверена, что они тоже задаются вопросом: «Что все-таки вы такое сотворили, чтобы вызвать такую злость в ребенке? Как вы могли не видеть, что происходит?»

Я и сама задавалась этими вопросами.

В субботу, двадцать четвертого апреля, мы кремировали тело нашего сына.

Марта предложила заехать за нами и отвезти нас в похоронный зал. Ее опыт общения с людьми, потерявшими родственников, был очень кстати, и она легко болтала с нами, одновременно управляя автомобилем, но парализующий ужас, который я чувствовала, нарастал с каждой милей. Тем не менее, мое хорошее воспитание одерживало победу, и я пыталась со своей стороны поддержать разговор, хотя ужасно дрожала и безуспешно пыталась сдержать подступающие слезы.

Марта и Джон были искренне озабочены нашей безопасностью и сохранением тайны. Они уверили нас, что рядом с комнатой, где положат Дилана, не будет никаких объявлений или книги для записей. В самой комнате был только один вход и никаких окон. Но несмотря на все эти предосторожности, один из представителей прессы позвонил в похоронный зал за несколько минут до нашего приезда, поэтому мы входили в комнату крадучись, оглядываясь через плечо, как испуганные жертвы хищного зверя.