— Так лучше для тебя.

— Значит, я не могу видеться с ним? — спросил Генри. — Это ты хочешь мне сказать?

— Да. — Отец бросил на Генри быстрый взгляд, жесткий и мимолетный. В его глазах была пустота; Генри открылась вся его душа до самого дна, и там ничего не было. Ничего. — Я тебе запрещаю.

— Тогда не буду, — сказал Генри и, оставив отца в зале со всеми теми важными людьми, поспешил в комнату семьсот два.

* * *

«Магия — дело непростое». Так мистер Себастиан говорил всякий раз, когда Генри совершал непростительную ошибку — ронял карту, неверно исполнял указание, не понимал какой-нибудь термин. Иногда это были единственные слова за весь урок. «Магия — дело непростое». Или: «Совершенство достигается упражнениями». За этим следовал показ. В руках мистера Себастиана карты были как вода, как воздух, как дым; Генри неуклюже подражал ему с переменным успехом, но никогда не достигая той же легкости, той же гармонии. То, что делал мистер Себастиан, была магия. Даже если Генри точно знал, как он это делал, он чувствовал, что повторить этого не в силах. Это можно сравнить с акцентом в языке: как бы бегло Генри ни владел им, настоящий маг всегда мог сказать, что он иностранец.

Но самый ужасный день случился, когда Генри уже освоил тасовку. Мистер Себастиан с самого начала казался холодным и даже слегка рассерженным. Тетрадь была закрыта. Генри не упоминал о разговоре, который только что имел с отцом, а мистер Себастиан — ни о каких разговорах с мистером Кротоном. Все было похоже на очередной урок.

— Открой пятерку червей, — велел мистер Себастиан.

Но Генри открыл вместо нужной карты девятку бубен.

— Спрячь туза.

Но карта была ясно видна в щель между пальцами.

— Подрежь колоду.

Он выпаливал слова резко, как машина с неисправным глушителем. Но теперь рука у Генри дрожала, вся колода выскользнула из его пальцев, и карты разлетелись, точно так, как у отца в тот первый вечер. Они были повсюду. Генри бросился на колени и принялся собирать их, оглядываясь через плечо на мистера Себастиана, ожидая, чтобы он что-то сказал, хоть что-нибудь. Но тот по-прежнему молчал. Сидел, откинувшись в кресле и безмолвно сверля Генри взглядом, пока Генри не решил, что все карты собраны.

— Я так много тебе показал, — проговорил наконец мистер Себастиан. — А ты так малому научился.

— Я научился многому. Вы сами сказали, что у меня хорошо получается.

— Ты даже не собрал все карты.

— Нет, собрал. Они все у меня.

— Тройка червей валяется под комодом.

— Нет там ничего. — С того места, где он сидел, мистер Себастиан никак не мог видеть, что под комодом. — Они все у меня. Я сосчитал.

Мистер Себастиан вздохнул и прикрыл глаза, а когда открыл их снова и увидел, что Генри стоит на прежнем месте, упер в него пристальный взгляд, пока Генри не почувствовал, что одной своей необыкновенной силой воли мистер Себастиан побуждает его заглянуть под комод, и он уже знал, что карта находится там, должна быть там, и что он не почувствовал бы этого, если бы ее там не было. Генри опустился на колени и, не видя ничего, распластался на полу. Опять ничего не видя, он пошарил в пыли, пока пальцы не наткнулись на что-то, что вполне могло быть картой, почти наверняка было картой, больше того, было — именно — тройкой червей. Но рука появилась из-под комода пустой, по крайней мере с виду. Хотя он и потерпел неудачу во всех других пассах, трюк с исчезновением карты у него еще мог получиться.

Он встал и сказал, смотря в глаза мистеру Себастиану:

— Ничего там нет.

Генри говорил неправду, и мистер Себастиан знал это, и хотя в тот момент казалось, что это начало всего, что должно за этим последовать: соперничества на всю жизнь, библейского антагонизма, целеустремленной ненависти, — Генри должен был намного повзрослеть, чтобы понять: это началось задолго до того, жизнь назад, и было совершенно неподвластно им. Ни тот ни другой ничего не могли здесь изменить.

— Почему вы не сказали мне? — спросил Генри.

— О чем?

— Про Ханну.

— А что тут говорить? — ответил он так же, как Ханна. Они говорили как будто на одном им ведомом языке.

— Нечего. Да только вы не сказали.

Мистер Себастиан улыбнулся:

— Но это никак не связано с нами. С этим. С тем, чем мы занимаемся. Ты не рассказываешь мне о других вещах, которые происходят в твоей жизни, так ведь?

Но пока в его жизни не происходило ничего, о чем стоило бы упоминать. Каждое утро Генри просыпался с мыслями о том, что происходило в этой комнате.

— Она моя сестра.

— Она не только твоя сестра, — возразил мистер Себастиан. — Как я не только твой учитель, твой наставник. Да, я мистер Себастиан, но я еще и кто-то другой. Например, мы никогда не говорили о том, что я всю жизнь увлекаюсь бабочками.

— Бабочками?

Мистер Себастиан раскрыл правую ладонь, и из нее вылетела дивная бабочка, сине-коричнево-зеленая, сделала круг по комнате, словно что-то ища в воздухе, что-то, что только одна она могла увидеть, и опустилась наконец на абажур, и сидела, закрывая и раскрывая крылышки, закрывая и раскрывая. Из левой руки он выпустил другую. Потом открыл коробку на столике рядом, и из нее вылетели еще три бабочки, за ними еще полдюжины, пока бабочки не заполнили всю комнату.

— Она моя сестра, — упрямо повторил Генри.

— Да, я понимаю. Но теперь все иначе, между тобой и Ханной. Разве не так? Иначе, чем обычно было. Ей я говорю то же самое. Думаю, тут сыграл свою роль Джоан Кроуфорд.

— Джоан Кроуфорд всего лишь собака.

— В этот момент ее юной жизни собака волнует Ханну больше, чем все другое.

— Вы должны были сказать мне.

— Чем все другое, Генри. Даже больше, чем ты.

— Вы должны были сказать мне.

— Часто дистанция между тем, что мы делаем, и тем, что должны делать, очень велика, Генри. Это нам рано становится известно. Или нужно учить тебя и этому?

— Нет, — ответил Генри. — Это я понял. Уже понял.

Мистер Себастиан достал карманные часы, глянул на циферблат и сказал:

— Тогда это всё.

— Всё?! — Этого Генри не ожидал. Надеялся, страшился, но не ожидал сейчас. — Что вы имеете в виду?

— Думаю, на этом мы закончим, Генри. Сегодня был не лучший твой день, далеко не лучший, но теперь ты настоящий маг. В душе — каким и должен быть истинный маг. Мне больше нечему учить тебя.

— Нет. Это не может быть конец.

— Это и не конец. Но остальное ты должен открыть для себя самостоятельно.

Гнев вспыхнул в Генри. Ему хотелось ударить мистера Себастиана. Стиснуть кулак и обрушить на его лицо. Но мистер Себастиан что-то такое сделал, и некая странная сила припечатала ноги Генри к полу. Он только и мог, что стоять и часто дышать.