– Не знаю. Как князь велит. Пока условились о двух-трех днях.

– И два дня пути?

Он кивнул.

– И ты сегодня проскакал полпути один?

– Дружина была, но там дерево повалило. Они остановились убрать, я не стал дожидаться.

– А если бы это была ловушка?

Он повернулся ко мне всем телом, и я запнулась на полуслове. Кто меня тянул за язык? Есть ли тут такое понятие? Однако Миролюб лишь усмехнулся:

– Ишь ты, нахваталась. Не бойся. Мой конь врага за версту чует. А я чую его. Не попасть мне в ловушку.

Его самонадеянность напомнила мне о словах Альгидраса.

– Ты веришь в то, что Святыня тебя хранит?

Он ответил не сразу. Некоторое время молча смотрел под ноги, пиная попадавшиеся на дороге камешки – впрочем, без злобы, а скорее в задумчивости.

– Не знаю. Хванец верит. А я… я хванам верю, знаешь. Вот как твой отец меня нашел со слов старого хванца, так я им и верю. Так что раз Олег говорит, что хранит, да будет так. Пусть хранит. Она – меня. Я – княжество. Устал я, ясно солнышко, – вдруг сказал Миролюб. – Жуть как устал. От войны этой, от кваров проклятых. И коль смогу мир в наши земли вернуть, так любой Святыне поверю.

Я посмотрела на Миролюба, удивленная его откровенности и тому, сколько страсти было в его голосе. А ведь будущее княжества в его руках, не в княжеских. И как знать, вдруг он будет тем, кто закончит эту беспощадную войну? А еще мне в голову пришли мысли из детства. Каждый раз, читая о личности, переломившей ход истории, я гадала, каким был этот человек. Портреты обычно рисовали героя суровым, хмурым, чаще всего некрасивым. И мне всегда было жутко интересно заглянуть за завесу времени и хоть одним глазком увидеть легендарную фигуру. И вот сейчас, глядя на Миролюба, я поняла, что жизнь дала мне шанс увидеть все своими глазами. Человек, шедший рядом со мной, не был ни суровым, ни хмурым и уж точно не был некрасивым. Он был грустным и безгранично усталым. Он не лукавил, когда говорил, что устал от этой войны.

– Скоро все закончится, – непонятно зачем сказала я и сама вздрогнула от своих слов, потому что стоило мне их произнести, как свирские сумерки на миг качнулись перед глазами и реальности вновь смешались. Я потрясла головой, отгоняя морок, и перевела взгляд на Миролюба. Он остановился и посмотрел на меня так, как не смотрел никогда до этого, словно на кого-то незнакомого.

– Отчего ты так сказала?

– Как? – шепотом спросила я.

– Что все закончится вскоре, – тоже прошептал он.

– Не знаю, – честно ответила я. – Мне просто хочется верить, что скоро квары сгинут и будет мир.

Миролюб несколько секунд меня разглядывал, а потом улыбнулся одними уголками губ.

– Будет, ясно солнышко. Будет мир, – ответил он. – Идем. И так мне головы не сносить, что полночи гуляем.

Я прибавила шагу, гадая, померещился ли мне его странный взгляд после этого безумного дня или же нет. Больше Миролюб не проронил ни слова. И хоть он сделал вид, что все это глупый бабский лепет, я видела, что он воспринял сказанное всерьез. Интересно, а что лично он думает о прядущих, да и вообще о возможности влиять на чью-то судьбу? Почему-то он казался мне на редкость здравомыслящим и лишенным предрассудков. Вон и с хванцем общается вопреки неприязни отца, и над легендами подшучивает. Впрочем, услышав про обряд, аж побледнел. То есть в сказки про то, что, пройдя обряд и выжив, получишь способность убить взглядом, верит? Да и на суд Божий сегодня вышел. Получается, и в это верит? Вот как их поймешь? Спросить бы напрямую, но что-то мне подсказывало, что я не должна так поступать. Он, конечно, мне симпатизирует, но это все как началось, так и закончится в любую минуту.

Мы дошли довольно быстро, я даже успела запыхаться: Миролюб, кажется, очень торопился побыстрее сдать меня родне, потому что отпрашивал ненадолго. При этом ничего романтического в нашей прогулке под луной не было вовсе. Впрочем, как и самой луны. Небо сегодня было затянуто облаками. Мне даже казалось, что с минуты на минуту пойдет дождь.

– А если дождь пойдет, ты все равно поутру выедешь? – спросила я почти у самых ворот.

Почему-то мне хотелось продемонстрировать Миролюбу хоть какое-то подобие участия в его жизни. Княжич чуть сбавил шаг, на миг задумался, словно вопрос не сразу до него дошел, а потом просто кивнул, и я поняла, что вновь вырвала его из каких-то своих мыслей. Но он тут же перестроился. Осмотрел меня с ног до головы и спросил невпопад:

– Замерзла?

Признаться, я уже начала подмерзать, но храбро помотала головой.

– Слушай, – вдруг произнес Миролюб, беря меня за локоть и понижая голос, хотя на улице никого не было, – о том, что было сегодня, – никому. Ни про свитки, ни про обряды. Поняла? Не шучу.

В его тоне не было угрозы, скорее предупреждение, но я невольно поежилась, мигом вспомнив княжича перед боем на поляне.

– Ты мог бы и не говорить. Я никому не скажу. Да меня и не слушает тут никто, кроме тебя и хванца, – добавила я непонятно зачем. То ли пожаловалась, то ли поделилась.

Миролюб нахмурился и открыл рот, словно хотел что-то сказать, но потом помотал головой и выпустил мой локоть. Мне оставалось только вздохнуть. Было ясно: возобновить с ним диалог уже не получится. И все же, когда княжич взялся за ручку двери, я перехватила его запястье и спросила:

– Почему ты взял меня сегодня к Олегу?

Он медленно, словно нехотя, обернулся.

– Ты не была против, – последовал совершенно бессмысленный ответ, который звучит обычно для того, чтобы потянуть время.

– Не была, – так же бессмысленно подтвердила я и тут же предвосхитила вопрос: – Я хотела его увидеть, беспокоилась. Но ты зачем меня взял?

Миролюб несколько секунд пристально смотрел мне в глаза, а потом наклонился к самому моему уху, так близко, что, когда он заговорил, я поежилась от горячего дыхания:

– Ты порой задаешь слишком много вопросов. Не все это любят.

– Ты – не все, – парировала я, не отстраняясь.

По моей коже пробежала волна мурашек от смешка, прозвучавшего прямо в ухо.

– Избаловал тебя брат, да и хванец тоже.

Миролюб отстранился, глядя на меня с легкой улыбкой. Я подумала, что он снова сменит тему, как делал это часто, когда ему не нравилась беседа, однако он неожиданно произнес:

– Видел я, что тревожишься ты о нем.

Я почувствовала благодарность к Миролюбу за то, что он использовал именно это слово. Тревога – это все же не любовь и не наваждение. Пусть он думает, что тревога – единственное, что вызывает во мне хванец. Так всем будет спокойней. Правда ведь? Поэтому я просто кивнула и сказала «спасибо».

А Миролюб добавил:

– Только я жду, что суженая и за меня тревожиться будет.

Сказал он это с улыбкой, но во взгляде не было ни капли веселья. Мне бы насторожиться, но я так устала за этот бесконечный день, что просто коснулась руки Миролюба, которой он все еще сжимал массивную ручку, и совершенно искренне ответила:

– Я за тебя тревожусь. Каждую минуту. Сегодня на поляне у меня чуть сердце не остановилось.

Миролюб разжал пальцы, выпустив ручку, и я покорно отпустила его руку. Не поверил? Но он тут же перехватил мою ладонь и сильно сжал.

Я с замиранием сердца ждала, что он скажет, но он молча смотрел в мои глаза, казалось, целую вечность. Я не могла понять, что выражает его лицо. Свет от фонаря смазывал черты, и мне чудились то гнев, то тоска, то презрение. Наконец Миролюб дернул уголком губ, словно хотел улыбнуться, но вдруг передумал и выпустил мою руку:

– Идем. Не то Радим мне голову снесет.

Голову Радим ему не снес. Встретил молча, коротко велел мне идти к себе, а сам остался во дворе беседовать с княжичем. Я пробралась к приоткрытым ставням в надежде услышать хоть что-то, но именно в этот миг, как назло, начал накрапывать дождь. Сперва он тихо шуршал по деревянным карнизам, а потом припустил с такой силой, что единственным, что я слышала, был дробный перестук капель. В дождливом сумраке даже уходивший княжич показался мне размытой тенью. Не было слышно ни лая Серого, ни скрипа калитки.

Я присела на сундук, ожидая, что вот-вот постучит Радим, чтобы выяснить, где нас с княжичем носило, но время шло, а никто ко мне не приходил. Я долго сидела