И наказание, как выяснилось, ждало соответствующее.

В Коре было много намешано, как в том котле, где варится колдовской любовный напиток: безоглядная стихийность и здравомыслие, метание между крайностями и целеустремлённость, опьяняющая чувственность и отрезвляющая холодность. И ещё она была вызывающе, бескомпромиссно требовательна («моя нежная экстремалочка» называл он её). Но в ответ готова была отдать всё без остатка, всё, что имела, и даже то, что ей только казалось, что имеет, – уверенность в завтрашнем дне, к примеру. И именно эта её постоянная готовность делиться, этакая беззаветная, порой героическая преданность тем, кто в ней нуждался и от неё всецело зависел, обескураживала. Смертельный номер. Как оказалось, в прямом смысле слова.

Жизнь с ней была подставлена под увеличительную линзу, рядом с Корой отшелушивалось всё лишнее. И нельзя было не соответствовать – ей становилось неинтересно. И всё. На неё должны были уходить все силы, воображение, ум, мужество. Градус общения с ней зашкаливал. При этом она, казалось, не отдавала себе в этом отчёта. Просто она так жила.

Лёша, естественно, понял это не сразу. Иначе поостерёгся бы. Ему состояние юношеской бескомпромиссной «первой любви» почти в сорок лет полностью «зенки застлало», как говорила когда-то Сенькина бабка. Он вообще был не в состоянии думать. А уж тем более анализировать. Он мог только чувствовать. А это состояние организма, как известно, скорее искажает реальность, чем проясняет.

Его мучило, например, как его Ко прожила всё это время – до него. Кто её любил? Кто удостоился её любви? Кто оберегал? Кто ценил по-настоящему? И главное, неужели она могла кого-то любить до него, Лёши?! И если да, то кого? Неужели она его с кем-то сравнивает? А вдруг у неё огромный сексуальный опыт? Уж очень хороша и естественна она с ним в постели. И ничего запретного – бросается в любой эксперимент, как в омут, только огоньки в глазах прыгают, как на ночном болоте. И сердце ухает так, что стены дрожат.

Евнухи таких любовниц царям готовили. В Японии для этого искусства целые школы существуют. А ему сама упала в протянутую руку спелым яб локом.

Закончив пединститут, Кора прошла профессиональные курсы для работы с «неблагополучными» детьми, работала в специализированной детской больнице, потом в профильной школе, частной гимназии и, наконец, ушла на вольные хлеба. У неё всегда было трое-четверо таких детей, как Тима, разного возраста, с которыми она занималась на дому, и маленький класс в частном пансионате для детей-дошколят с разного рода задержками развития. Работе своей она отдавалась с такой же страстью, как и всему остальному в жизни, деньги зарабатывала вполне приличные, и главное – никакого начальства над собой.

В данный момент она жила одна в хорошей двухкомнатной квартире в престижном центре, недалеко от Кропоткинской. Старшая её сестра была замужем за французом и обитала где-то в Нормандии, в лошадином царстве, как говорила Кора (муж сестры разводил и продавал скаковых лошадей). Когда у той родились дети, она забрала к себе маму, жившую до этого с Корой. Кора же, съездив пару раз в гости к сестре во Францию, заявила, что там скука смертная и всё самое главное происходит сейчас в России: «Там, конечно, о-очень благополучно, но та-а-к тоскливо… Здесь страшновато и порой подловато, но зато та-а-к интересно…»

И так в те годы казалось не ей одной.

* * *

Не успели оглянуться, лету пришёл конец.

Лёша повёл Тиму на собеседование в районную школу. Сисястая директриса с пергидрольной укладкой сначала выслушала его внимательно наедине. Потом пригласила Тиму войти, а Лёшу, наоборот, выйти. Минут через десять дверь кабинета открылась, и «сисястая» властным жестом поманила нервно расхаживающего по коридору Лёшу указательным пальцем.

– Вы что, папаша, издеваетесь?! – накинулась она на него прямо при Тиме. – У нас для нор мальных-то детей мест недостаточно, сами знаете, элитный район. А вы тут со своим… – Она сдержалась буквально в последнюю секунду, заметив, как у Лёши сжались кулаки и заходили желваки на скулах. – Ваш ребёнок за всё время ни одного слова не произнёс! Ни разу в глаза не посмотрел! Кто тут с ним будет валандаться? У нас тут не богадельня.

Тима стоял безучастно. У Лёши же было ощущение, будто на него вылили ушат кипятка. Он за руку вывел Тиму из кабинета и, попросив подождать, вернулся, закрыв за собой дверь. Когда он приблизился к директрисе, та невольно попятилась, поняв, что человек с таким взглядом может её задушить прямо сейчас на месте.

– Послушайте, вы, крокодилица. – Лёша сдерживался из последних сил, чтобы не наброситься на эту тётку с откормленным лоснящимся пятаком вместо лица. – Я же вас предупреждал, что у ребёнка проблемы, но, в отличие от вас, не интеллектуального уровня, а исключительно эмоционального. Он прекрасно всё понимает, пишет, читает и считает на уровне третьеклассника. Мальчик необщителен, что совсем не значит недоразвитый. Вы должны таким детям помогать, а не выталкивать их из жизни. Вам бы на базаре вениками торговать, а не в школе работать, дура вы стоеросовая, инвалид ментальный! – С этими словами он развернулся и вышел, так хлопнув дверью, что посыпалась штукатурка.

Отдавать его в спецшколу Вера отказалась на отрез.

– Мой сын не будет учиться с дебилами, – заявила она. – Посмотри на них и на него!

Тима действительно рос и развивался физически абсолютно нормально. Его можно было даже назвать красивым ребёнком. Только взгляд был несколько отстранённым. Иногда в глазах появлялся испуг, и он без всякой внешней причины начинал плакать или нервически возбуждаться, бегая безостановочно из угла в угол. В спокойном же состоянии его детская мордашка порой пугала взрослых какой-то высшей осмысленностью выражения.

– Но должен же он где-то учиться, общаться с детьми! И потом, что значит «дебилы»? – Это слово задело Лёшу больше всего – он предполагал, что так за глаза другие дети звали его сына. – Там разные дети, с разной степенью отклонений, и не забудь, что у них тоже есть родители, которые их любят.

Но Вера была категорична – если его не берут в нормальную школу, пусть учится дома.

– У нас есть для этого все возможности. И средства. А там посмотрим…

Спорить с ней было бесполезно. Обычно полагаясь на мужа во всём, что касалось сына, она теперь была непреклонна.

Для Коры во всём этом не было никакой неожиданности – она слишком хорошо знала постсоветские школы и вообще ситуацию в стране с проблемными детьми: «смесь дерьма с идиотизмом». И реакция Веры её не удивила – она не раз сталкивалась с родителями, стыдящимися своих, «не таких» детей.

Лёше же впервые было стыдно за свою жену.

Ситуацию разрешил сам Тима.

– Я не хочу в школу. Там дети. Они злые, – заявил он отцу. – Я хочу жить с тобой и Галей. А учиться буду с Корой.

– А как же мама? Она ведь тоже тебя любит. Ты не хотел бы, чтобы мы жили все вместе? – осторожно спросил Лёша.