– По морде получили? Распишитесь, – хохотнул он. – Ты хочешь сказать, что я трусоват? – Сам-то про себя Лёшка знал, что трусоват, но оправдывал себя тем, что боялся причинить боль другим.

– Не-е-т. Ты не трус. Трусов не любят, тру сами пользуются. А тебя все вокруг любят – от жены до любовницы, не говоря уж о друзьях. Ты идеально соответствуешь сегодняшнему типажу «настоящего мужчины» – милый, богатый, щедрый. – Тон ее из вызывающего превратился в насмешливый. Выпитое шампанское оказывало действие, неизвестно только, в какую сторону это действие развернётся. – Ты слабоват. А это мужчинам прощают. Особенно сильные женщины, вроде твоей жены. – В последней фразе явно улавливался сарказм.

Лёшка-то как раз был уверен, что из двух его женщин более сильной была именно Кора, но счёл за лучшее промолчать.

– Быть честным хочется, но меньше, чем богатым, – процитировала она кого-то. – Почём сегодня принципы на бирже? А коробочка-то откуда?

– Какая коробочка? – не понял Лёша.

– От Картье. Не в ювелирном же магазине ты машину покупал.

– У Веры в каком-то ящике нашёл, – не подумав, ляпнул Лёша правду-матку.

– А-а… – Если бы сарказмом можно было убить, он свалился бы сейчас с простреленной душой со стула. – А ты с ней спишь? – задала она впервые за все эти годы сакраментальный вопрос.

– В каком смысле? – попытался выиграть время Лёшка.

– В прямом. Исполняешь свой супружеский долг? – Её явно несло. Обычно Кора умела избегать подобных тем, способных уязвить, унизить её бьющуюся бабочкой гордость. – Трахаешь её по воскресеньям?

– Прекрати, Ко…

– Значит, трахаешь, – резюмировала она. – Но с другой стороны, я ведь знала, на что шла. Так мне и надо – ей дети, мне машина. А тестю твоему – зять, чтобы было чем свои груши околачивать.

Праздник не удался, подумал Лёша, и решился на передислокацию.

Директор одолжил своего шофёра, и тот доставил их на новенькой машине к Кориному дому.

Лёша всегда подозревал, что у Коры существует своя, тайная от него жизнь. И это его мучило. Не то чтобы он ревновал её к другим мужским особям, а просто не мог смириться, что она могла существовать без него. Он хотел, чтобы она принадлежала ему всегда и безраздельно – только ему. Он не раз исподволь пытался выудить из неё информацию, с кем она общается помимо работы, как проводит выходные, когда он вынужден уезжать на дачу к семье. Она отвечала, иногда охотно, иногда формально, – похоже было, что ей совершенно нечего скрывать. Сама же до этого вечера никогда не заговаривала ни о Лёшкиной «другой» жизни, ни о разводе, ни о возможном воссоединении и, казалось, ничуть не страдала от этой ситуации. Он, с одной стороны, это ценил – не представлял себе, как мог бы объясняться с ней на эту тему, – с другой же, такая независимость его настораживала. Значит, она недостаточно любит, если может делить его с другой. Он бы не смог. Просто умер бы, если б узнал, что у неё кто-то есть.

Теперь всё изменилось – слово было сказано. И он понимал, гордячка Кора закусила удила – бровь её ломалась всё чаще над орехово-дымчатым глазом, взгляд из доверчивого превратился в испытующий. И во сне она перестала улыбаться своей улыбкой Будды – просыпаясь порой среди ночи, он заставал её лежащей с открытыми глазами, созерцающей потолок.

Вскоре после того дня рождения случился один из тяжелейших приступов Тиминого беспокойства – пронзительные крики, битьё головой о стену, отказ от воды и пищи. Тима был безутешен перед каким-то своим несчастьем, которым он никаким другим способом не умел поделиться с окружающим миром. Он отбивался от всех, бегал с душераздирающими криками по квартире, натыкаясь на мебель, колотя её своими маленькими кулачками, разбитыми уже в кровь, и наконец заполз под кровать и напрочь отказывался вылезать.

Кора при этом присутствовала. Ей удалось выяснить, что приступ у мальчика спровоцировала сущая безделица – во время прогулки он испугался двух орущих друг на друга тёток во дворе, не поделивших стоянку для машины. Мальчик почему-то решил, что каким-то образом к этому причастен.

Когда Тиму общими усилиями успокоили, Кора увела Лёшу на кухню:

– Ребёнка надо из этой страны увозить.

– Ты думаешь, что в другой стране случится чудо? И он станет как все?

– Не нужно, чтобы он становился как все. Нужно, чтобы им занимались ИНДИВИДУАЛЬНО. Здесь это невозможно. Здесь благополучных детей могут искалечить. Примеров этому – тьма. А таким, как Тима, не могут даже диагноз толком поставить – не существует профессиональных тестов, нацеленных на выявление подобного рода отклонений. Бывали случаи, когда легковозбудимым «неадекватным» детям воспитательницы в детском саду рты скотчем заклеивали, чтобы сильно не шумели. И ничего, когда это открылось, их только слегка пожурили.

– Но у меня-то есть возможности им заниматься. Я на это жизнь положу.

– У тебя при всём желании этого не получится. В нашей стране таких детей считают генетическими отходами, бракованными болванками, которые необходимо выбрасывать при рождении, если мать не успела «среагировать» во время беременности. Пока об этом громко не говорят, но делают всё, чтобы исключить их из жизни. Тимофей не сможет здесь ни окончить школу, ни реализовать те способности, которыми аутята обладают. Не будешь же ты все десять лет обучать его в домашних условиях. А на Западе повсюду существуют школы для таких детей, специализированные, с индивидуальными программами. Здесь тебе ребёнка загубят. А там выучат и выпустят специалистом в одной из доступных ему областей.

Лёша молчал. Он слишком хорошо понимал, что Кора права. Но совершенно не понимал, как это осуществить практически.

Нужно было на что-то решаться.

– И ты бы уехала со мной? – Этого можно было и не спрашивать.

– Я за тобой на край света, босая, по битым стёклам и раскалённым углям. Но только за тобой и Тимой. А не за всей кликой, – было ему ответом. И глаза – две нежные пропасти.

И он знал, что она не преувеличивает.

И решился поговорить с Верой.

Ему в тот момент казалось, что всё должно разрешиться без катастрофических осложнений – едва пульсирующая ниточка на кардиограмме их с Верой чувств готова была безболезненно угаснуть. У каждого была своя жизнь. Свой ребёнок. Может быть, у Веры даже был какой-нибудь «утешитель», ведь не могла же она довольствоваться теми редкими, чисто формальными «совокуплениями» по выходным.

В реальности оказалось, что он не менее, чем Вера, склонен принимать желаемое за действительное.

К тому же момент был выбран не совсем удачно (вернее, совсем неудачно). Веру достали разговоры о его романе. Круг её общения теперь был довольно узок, журнал она бросила, не справившись с конкуренцией молодых, в погоне за «бабками» рвущих подмётки на ходу и обдирающих руки в кровь новых волчат. Всё свободное время проводила в уходе за собой и разного рода рублёвских развлечениях. Там, в этом кругу, все знали обо всех буквально всё. Уязвлённые и напуганные жёны без конца рассказывали истории про «альтернативные» семьи чужих успешных мужей, сами в любой момент рискуя оказаться в подобной ситуации.