Она задумалась:

– Имя знакомое. Он астроном, да?

– Угадала! – ответил я. – Ну, почти. И это бесит.

Оставаясь по-прежнему серьезной, она старалась что-то припомнить. Да, она слышала это имя несколько лет назад, когда благодаря своему другу, научному журналисту, заинтересовалась загадочной смертью в Праге астронома Тихо Браге.

– Ты это к чему? – спросила Мария.

Я рассказал ей о Джордано Бруно. Ну, то немногое, что узнал.

О его концепции устройства космоса, о его фантазиях и гуманистических идеях. О его невероятной памяти и исследованиях в области запоминания. Но прежде всего о его борьбе с Церковью, непобедимой отваге и трагическом конце.

Когда я договорил, Мария какое-то время молчала.

– Да, это, несомненно, значительная фигура, – наконец произнесла она.

– Ты видела его статую на Кампо-деи-Фьори? – спросил я.

Она неуверенно посмотрела на меня:

– Вроде бы да. Я не обратила внимания. Какой-то монах в облачении, кажется, с суровым лицом.

– Да, так и есть.

Я немного помолчал.

– Это он. Джордано Бруно.

– Правда?

– Да.

– Он совсем не похож на того человека, о котором ты рассказал.

– Я с тобой полностью согласен. Однако это он.

Она сморщила нос. И опять замолчала.

– Теперь я тебе расскажу, о чем я думал сегодня ночью. А потом еще утром, пока ты спала. Мне показалось, что это удачное место для того, чтобы снова разыграть партию твоего деда. На Кампо-деи-Фьори, рядом с памятником Джордано Бруно. С учетом того, что мы о нем знаем. Он мог бы стать достойным участником этого события, пришедшим из глубины веков. Ты могла бы поставить стол прямо у подножия статуи. Можно договориться с хозяином “Вирджилио”. Нужно будет, конечно, найти благоприятный момент. Я прикинул, что здорово было бы устроить это ночью. Поздно ночью, когда площадь почти пустая и народу совсем мало. Можно расставить вокруг свечи, чтобы доску было хорошо видно. Они символизировали бы сопротивление темным силам и мракобесию. Как-то так. Понимаешь, Мария?

Она смотрела мне прямо в глаза долгим взглядом и, по-моему, потерялась где-то в их глубине.

– Такой неяркий, колеблющийся свет, – добавил я. – Но он будет гореть и не гаснуть. Мы как будто перешагнем через века. Для того и понадобятся свечи.

Я взял пачку табака и скрутил очередную сигарету. Несколько раз затянулся, потом продолжал:

– Это как вариант. Если хочешь, мы можем сыграть эту партию вместе. Когда я обдумывал эту возможность, мне показалось, что для тебя лучше было бы ознакомиться с этой партией, если бы я держал листок в руке. Ты играла бы за Фланцера, я указывал бы тебе, куда переставлять фигуры. А я молча делал бы ходы за Симона Паппа: так ты могла бы в полной мере насладиться каждым из них.

Я потихоньку дымил сигаретой, поглядывая на нее и ожидая, что она скажет. Она медлила.

– Это очень красиво, – наконец произнесла она.

И снова повисла пауза.

– В самом деле, – вновь заговорила она, – мне было бы очень приятно сыграть ее с тобой.

Я с трудом сдержал довольную улыбку.

– Вот только есть одно обстоятельство, – начала Мария.

Я повернулся к ней.

– Есть одно обстоятельство: нужно сделать это сегодня вечером.

– Можно сегодня вечером, можно завтра или еще когда-нибудь, – сказал я.

– Нет. Сегодня вечером.

– Почему сегодня?

– Потому что завтра утром я уезжаю. Мой самолет на Будапешт вылетает в семь часов.

Мне словно закатили пощечину. Оплеуху.

Я глубоко затянулся, окурок обжег мне пальцы. Я раздавил его. Взял новый листочек, начал сыпать на него табак. Не закончил и остановился.

– Ты не можешь взять билет на другой рейс?

Она не ответила.

– А, Мария?

– Мы сделаем это сегодня вечером, – сказала она.

– Ты не ответила на мой вопрос.

– Не волнуйся, Гаспар. Завтра я уезжаю, но знаю, что мы снова встретимся. Если, конечно, ты захочешь.

– Когда?

– Попозже. Не волнуйся.

– Ну разумеется.

– Я кое-что заметила, – проговорила Мария. – Одну общую для нас черту: мы оба умеем помнить. У нас обоих цепкая память. Может, не такая уникальная, как у Джордано Бруно, тем не менее она есть. Но если мы оба, ты и я, сумеем запомнить эти дни в Италии, каждый проведенный здесь миг, значит, мы с удовольствием встретимся снова. Как ты думаешь?

Я ничего не ответил. Она попыталась поймать мои руки. Я отстранился, свернул сигарету.

– В любом случае у нас впереди еще целый день, – заявила Мария. – Целый день – это ведь что-то значит, правда, Гаспар?

– Мне нужно зайти к себе в отель, – проворчал я. – У меня вся одежда грязная.

– Значит, встретимся на Кампо, как только ты сможешь. В полдень, хорошо? Можем позавтракать и более подробно обсудить наше ночное событие.

Она прижалась ко мне, стала ласкаться. Я по-прежнему упрямился: будь что будет. Тщательно подбирая слова, она шепотом поблагодарила меня за идею ночной игры, за этот важный для нее да и для нас обоих момент, и я окончательно перестал сопротивляться.

XVIII

Когда я шел в гостиницу и уже добрался до улицы Джуббонари, мой телефон завибрировал. Я заметил скамейку, перешел на другую сторону, сел и на этот раз от ветил Амандине.

Первые слова дались нам мучительно, они застревали в глотке. Я почувствовал, что в ней накопилось раздражение, а поскольку я не отвечал на ее звонки, оно лишь нарастало.

– Чем ты занимаешься целыми днями? – спросила она.

– Так, всем понемножку.

– И это немножко, видимо, мешает тебе говорить по телефону. Во всяком случае, со мной.

Я вздохнул:

– Я уехал, Амандина. Если можно, я хотел бы воспользоваться тем, что я далеко.

– Что ж, ладно, – продолжала она. – Послушай, я не буду надоедать тебе всякими новостями, которые валятся на меня в связи с проектом “Все еще жив”. Не беспокойся, новости только хорошие.

– Тем лучше.

– Тебе удалось поработать над Даргером?

– Даргером?

– Да. Над твоей лекцией. Звонили из Лозанны. Они просят перенести твое выступление на две недели раньше. У тебя остается мало времени.

Я заколебался.

– Нет, – сказал я.

– Что – нет?

– Я не работал. Честно говоря, ни минуты не думал об этой работе.

– Гаспар. Вот черт!

Я набрал побольше воздуха и выпалил:

– Если тебе так уж хочется знать, я расскажу, чем занимался все эти дни. Сначала играл в шахматы.

– Чтоб они провалились, твои шахматы!

Я выложил все остальное – или почти все. Рассказал о встрече с Марией, об истории Симона Паппа, о нашей поездке в Абруццо, о старом отшельнике, о записи партии. Наконец, о скромной церемонии, которую мы наметили провести ближайшей ночью на Кампо-деи-Фьори, у подножия памятника Джордано Бруно. Конечно,