Так вот почему она была такой ласковой! Квартира!

– Допустим, – говорю я. – Но на что ты будешь жить? На пенсию этого вертолетчика? Не верю. Ты, Тамарочка, привыкла жить хорошо. Ты никогда не думала о деньгах и никогда не была мне за них благодарна. Ты их просто не замечала…

– Ты совсем не знаешь женщин, Иноземцев. Никогда, слышишь, никогда ни одна женщина не будет благодарна мужчине за его деньги. И чем больше будут деньги, тем меньше она будет за них благодарна. Запомни. Это. На будущее.

– Кстати, о деньгах, – продолжает Тамара. – Подачек от тебя я, конечно, не возьму, но по крайней мере на какой-то процент от твоих переизданий я могу рассчитывать? Как-никак это имущество, нажитое в нашей совместной жизни.

По неуверенному тону догадываюсь, что эта светлая мысль посетила не ее, но Сергея Петровича.

– Ты чудовище, Тамара, – говорю я. – Не знаю, насколько ты меня ненавидишь, но мои романы ты ненавидишь точно. Ты так сильно их ненавидела, что не прочла ни одного. Ты хоть помнишь, что было, когда я писал первый роман?

– Но я ничего не говорила!

– Ты говорила это всем своим видом. Всей той тяжестью, что поселилась в нашей квартире.

– Потому что ты ничего не видел, кроме себя и своей работы! А меня для тебя просто не было!

– Назови мне еще одну причину, по которой вы с Сергеем Петровичем будете жить за мой счет.

– Я беременна, – тихо произносит она. – Не думала, что так получится. Хотела пойти на аборт, но Сергей отговорил. Это его первый ребенок. Я делала УЗИ. Девочка.

Вот, значит, как. Девочка.

– Я пришлю своего юриста, – вяло говорю я. – Подпишешь то, что он принесет. Но только без возражений и обсуждений с вертолетчиком. Я надеюсь, тебе понятно?

Когда я возвращаюсь домой (да, теперь это мой новый дом), жена звонит опять.

– Зачем нам юрист? Мы… то есть я уже подготовила все бумаги. Ты же согласен отказаться от своей доли в квартире? А на книги мы… то есть я, ладно, не претендую.

– И что вы хотите от меня?

– Перепиши свою долю на Сергея.

– Я не понял… А как же Максим?

– Мы все решили. Максим получит квартиру Сергея.

– Что ж, недурно! Сергей Петрович делает отличный обмен: однушку на трешку. Да еще и в придачу с такой прекрасной хозяйкой!

– Не занудствуй, Иноземцев! Максим на все согласен. Мальчик на седьмом небе! Ты же понимаешь, что такое в его возрасте иметь свою жилплощадь. Максим уже договаривается с приятелями сделать в ней ремонт. Он сам ищет мебель в каталогах.

– А на какие шиши он будет ее покупать?

– Ты ему поможешь. Ведь это твой сын.

– А почему переписать на соседа? Ты мне все еще приходишься более близкой родственницей.

– Сергей задумал сделать капитальный ремонт. У него золотые руки, он все умеет. Но какой нормальный мужчина будет делать ремонт в квартире, которая ему не принадлежит? Это же элементарно, как ты не понимаешь!

– Его-то я отлично понимаю, а тебя – нет. Не уверен, что ты в адекватном состоянии.

– Сделай, что я прошу! Один раз в жизни!

– Ну… хорошо…

– Так я привезу бумаги?

– А не хочешь сначала подать на развод? Или вашу дочку вы запишете на мое имя?

Тамара молчит.

– Знаешь, что в тебе самое ужасное? – вдруг говорит она сквозь слезы. – Самое ужасное – твои слова. Ты не представляешь себе, до чего они бывают обидными. Особенно когда ты пьяный. Ненавижу тебя! Я не хочу тебя видеть! Мы встретимся в суде.

– Постой! – кричу я. – Хорошо! Я согласен!

– Так я привезу тебе бумаги?

– Ну нет! Это я не хочу тебя видеть. Пусть привезет Максим. К тому же мне надо с ним поговорить.

– Ты еще сегодня мог с ним поговорить. Но ты был невменяем. Ты оскорблял сына, оскорблял Сергея. Ты хотел с ним драться! Ты кидал в меня своими тапочками!

– Кто – я?!

– А кто – я?! Хорошо, завтра к тебе приедет Максим. Только умоляю тебя – не продолжай пить.

В супермаркете покупаю бутылку коньяка.

Краснодарского. Не надо мешать напитки.

Неужели Тамара не врет?

Это я бросал в нее тапки?

Просыпаюсь поздно от того, что мне трудно дышать и кто-то наждаком полирует мой подбородок. Лиза! Вчера я забыл закрыть дверь, и эта чертовка пробралась в спальную комнату и охраняла меня непосредственно на моем ложе. Вот и теперь лежит у меня на груди и облизывает мне лицо шершавым языком. Матерясь, стряхиваю ее с одеяла и с трудом принимаю вертикальное положение.

Состояние после вчерашнего ужасное! Голова шумит, а во рту кошки нагадили. Кстати… Почему наша девочка сегодня не просится на улицу? Выхожу в гостиную, и мне становится совсем плохо.

В квартире едко воняет собачьей мочой. Твою ж мать! Осторожно, как цапля, переступаю ногами, пытаясь найти следы преступления. Нос выводит меня к дивану. А-а, понятно! Лизанька напрудила на кучу любовных романов, сваленных на пол. Странно, что Вика с ее страстью к порядку и любовью к женскому чтиву так небрежно обращается с этими книгами.

– Лиза, – говорю я, – как читатель я одобряю твой поступок. Но не уверен, что с нами согласится хозяйка книг. А прикрывать тебя я не буду. Она все равно не поверит, что это безобразие сделал я.

Хотя вчера все могло быть. А что было, я ни хрена не помню!

Да! Бумаги. Сегодня приедет Максим. Звоню Тамаре и прошу перенести встречу на завтра.

– Все-таки надрался? – сердито спрашивает Тамара.

– Не твое дело. У тебя теперь надежный спутник жизни. Трезвый. Золотые руки. Мужик!

– Пошел ты в жопу…

– Скажи, – вдруг спрашиваю я, – насколько точно УЗИ определяет пол будущего ребенка?

– Почему тебя это интересует?! – удивляется Тамара.

– Просто спросил.

– Более или менее.

– Тамара, – говорю, – ведь это могла быть наша дочь.

В трубке молчание.

– Прощай, – говорит Тамара. – На развод подам сама.

Поднимаюсь на антресоль и снимаю с полки свой первый роман. Я никогда его не перечитывал. Я не перечитываю свои книги. Они мне кажутся не моими. Но в моей первой книге был сюжет, который я часто вспоминаю. Это был роман в новеллах, и одну я помню отлично, хотя другие забыл.

Общежитие середины восьмидесятых. Живут два студента, два друга. Они не разлей вода, даром что из разных социальных слоев. Один – сынок секретаря обкома, другой – деревенский парень. Но попали в одну комнату. У них все общее, даже одеждой своей заграничной мажор с «деревней» делится. Но есть вещица, которую мажор не дает никому, – шикарный швейцарский нож «Victorinox». С красной перламутровой рукояткой, длинным лезвием и множеством разных выдвижных штук вроде ножниц, пилочек, отверток и т. п. Такие ножи при Советах были в диковинку. Мажор приобрел его на черном рынке и очень этим ножом гордится…