ему минет. С удовольствием. Всё только так, как он хочет. И при этом она ещё и сама правильно угадывает его желания. Как это называется? Совершенство. И это то совершенство, до которого довёл он… Уж чего-чего, а надо это теперь беречь, раз это всё досталось ему таким трудом.

С широкого размаха его правая рука влепила девушке пощёчину. Раздался звонкий стук ладони о щёку, и девушка свалилась на бок. Пейтон чувствовал боль в своей правой ладони, и понимал, что сейчас это сделала его рука. Он сделал. Только что ударил со всей силы свою же женщину, стоявшую перед ним на коленях и ласкавшую его член. Ударил, потому что видел, что это возможно. И что это будет самое яркое, что только можно сделать в этой ситуации. Эти мысли молниями носились в его голове из стороны в сторону.

Что значит самое яркое? Это ли самое невозможное? В этом бесконечная сила, делать самое невозможное в самый неподходящий момент? Или это безумие? А где границы безумия и достижения невозможного? Да, ударил её. Потому что мог. Мог беспрепятственно это сделать. И в такой ситуации, которая не подходила для этого… Она почти довела его до оргазма. Он почти кончил, как хотел. Он должен был бы быть рад ей, благодарен, чувствовать её ближе к себе… С чего вдруг так с ней обращаться? С чего вдруг бить её? И именно в такой момент? Какой смысл вообще был в этом действии?

То что это казалось невозможным. Нереальным. Но он сделал. Он может делать невозможное. И теперь, когда она чуть поднялась и, опираясь на одну руку, а другой держась за ушибленную щёку, бешенными глазами смотрела на него и не могла даже вымолвить ни слова, он начал понимать, насколько хорошо он прав. Насколько правильно, как никогда в своей жизни он поступил сейчас. Да ещё и как удачно – правой рукой об её левую щёку. Мир, буквально залился красками в глазах Пейтона. Ему казалось, что сами звёзды теперь освещают его путь, сами звёзды показывают ему, как жить. Как действовать. Как быть лучшем прежде всего для самого себя.

Из носа у Делейни начала течь кровь, и она машинально начала шмыгать носом. Теперь она выглядела жертвой. Ещё только что такая яркая и насыщенная, теперь она начинала становиться ничтожной и ненужной. Хоть её фигура до сих пор была прекрасно, а грудь до сих пор красивыми изгибами выпирала из кофточки, сама Делейни, её лицо и глаза, начинали угасать. Прежде всего, во взоре Пейтона.

Ему казалось, что он довёл её до совершенства, а затем также с этого совершенства и убирает. Не надо было терять её – её хотелось выбросить. Ведь он сам буквально только что, буквально пятнадцать минут назад размышлял о том, что случись ей отказаться от него, и он может не устоять и пойти у неё же на поводу. Он у неё пойти на поводу! Вот оно как всё выглядело. Совершенство, которое создал он своим умом, своими силами. Это совершенство бы не служило ему, а стало бы водить его как шавку… Захотела сама им управлять? Вот, что она захотела. Она изначально к этому и шла. Хотела с самого начала всё испортить. Но… Не тут-то вышло. Он знал, как это сделать. Как это сделать так, чтобы это работало только на него…

Пейтон улыбнулся от новых интересных мыслей, которые витали у него так слаженно и понятно. Его правая рука ухватилась за большой стакан и приблизила его ко рту, а потом сделал движение, чтобы выпить. Внутри оказалась почти пусто, буквально одна капелька виски на самом донышке, которая скатилась по краям стакана и залетела внутрь. Едкий вкус осел на языке, и Пейтон ещё раз посмотрел на девушку – сексуальная, даже в таком побитом положении сексуальна. Всё же старания прошли не зря…

Она попыталась подняться, но правая рука старейшины с крепкой сжатыми пальцами большим квадратным стаканом опустилась ей на лоб. Раздался гулкий стук, и она распласталась на полу. Это ещё сильнее возбудило Пейтона, и его член напрягся до предела, а потом он кончил, брызнув прям на себя. Пальцы выронили стакан, и он отскочил в сторону. Никогда ему ещё не было так хорошо, как сейчас. От тех правильных лаконичных и естественных действий, которые он делал, словно играл по нотам ту музыку, что была у них лишь в записи… Никто на всей станции не мог играть по нотам, а Пейтон мог… И как… Что ощущается весь мир. Всё, что только есть на их собственной станции, на Луне, о существовании которой знают лишь избранные.

Такие, как он. Но он, в отличие теперь уже и от остальных избранных, знает кое-что ещё. Он знает, как выглядит идеальное в мире. То идеальное, которое нельзя повторить. Которое происходит лишь один раз для каждого одного раза. Того самого раза, что можно увидеть лишь в процессе… Только тогда можно увидеть те тайны, что всегда скрыты от нас. Что открываются лишь на мгновения в такие моменты, когда ты их не ожидаешь увидеть… Через невозможное в самое неподходящее время… До чего же это прекрасное чувство…

Пейтон наконец немного начал восстанавливать силы, глаза его раскрылись, и он смог нормально видеть. Он так и сидел в кресле со спущенными штанами, забрызганный своей спермой, а рядом с ним на полу лежала Делейни. Из её носа текла кровь, но при этом она дышала и, по всей видимости, была не настолько сильно травмирована, как это могло показаться на первый взгляд.

– А зачем я это сделал? – старейшина сказал это вслух, причём достаточно громко. Он продолжил вслушиваться в дыхание девушки, и почувствовал, что жизни в ней ещё более чем достаточно. Эта мысль, с одной стороны, показалась ему странной – как это так он на расстоянии может определять живучесть кого-то просто по дыханию. А с другой – определённый уровень успокоения, что были ещё возможности что-то менять, если он передумает.

– Нельзя передумывать! – прогрохотал какой-то голос в его сознании. Он прям готов был поклясться, что тот голос, что был только что в его голове, не принадлежал ему самому. И вообще никому не принадлежал. Это было что-то само собой разумеющееся. Будто не относящееся ни к живому, ни к мёртвому. А к тому, что за гранью этого… И ему показалось, что нельзя спорить с настолько очевидной мыслью. Нельзя передумывать то, что так важно было сделано в