восприятию римских порядков и культуры. Однако поскольку уровень этот не был одинаков, то одни племена иберов оказались в первой зоне романизации, другие — во второй. Так, у племен юго-восточной Испании, несмотря на сравнительно высокую степень романизации, сохраняли популярность местные культы[238].

Однако в любом случае иберы, в отличие от кельтиберов и лузитан, к I в. явно отказались от мысли о независимости, все более интегрируясь в римскую цивилизацию.

На иной ступени развития находились кельтиберы. Они включали в себя племена ареваков, беллов, титиев, лузонов (Strabo, III, 4, 13; Plin. NH, III, 26)[239], а по мнению ряда ученых, и пелендонов[240]. До римского завоевания (как, впрочем, и после него) они существовали самостоятельно, и хотя, по всей видимости, одни племена находились в зависимости от других, не приходится говорить о кельтиберах как о политическом целом, что способствовало их поражению в борьбе с римлянами[241].

Кельтиберы, как и их ближайшие соседи, жили в условиях родового общества, однако, в отличие от лузитан, на поздней его стадии. Более того, после римского завоевания родовой принцип, как уже говорилось, стал постепенно вытесняться семейным и территориальным. Тем не менее значение родовых связей отрицать не приходится. Центрами объединения нескольких родов являлись города. Как правило, они занимали небольшую территорию (всего несколько десятков гектаров) и имели немногочисленное население (до 10, редко до 20 тыс. жителей). Но они, в отличие от лузитанских oppida, уже вполне могут быть названы городами в строгом смысле слова. Наиболее крупным из них подчинялись мелкие селения по 50–100 жителей в каждом (Liv., XXV, 22, 5; XL, 33, 8; 47, 2; Strabo, III, 4, 13; Арр. Iber., 77). Именно такие общины после римского завоевания стали основными ячейками римской административной системы[242].

Во главе общин, судя по Контребийской таблице, стоял «сенат», т. е., очевидно, городской совет, имевший право суда, заключения договоров, чеканки монеты. Существовали и магистраты, представлявшие исполнительную власть, причем лица, принадлежавшие к одному роду, не могли занимать две должности одновременно. По другим надписям известно о «принцепсах» гентилиций (родовых общин)[243]. Царской власти к началу I в. у кельтиберов, по-видимому, уже не было. Но и о демократии у них, как это делал А. Шультен[244], говорить не приходится. Конечно, народные собрания существовали, они решали некоторые важнейшие вопросы — об избрании вождя (Арр. Iber., 45) или объявлении войны (Diod., XXXI, 42), но в целом обществом руководила знать. Судя по погребениям, аристократы были значительно богаче своих менее родовитых соплеменников. Многие знатные люди считались связанными с богами (Flor., II, 17, 13–14), что, несомненно, увеличивало их вес в глазах простых кельтиберов. Знатные люди обзаводились дружинами из своих клиентов. Народ, как полагают ученые, постепенно оттеснялся от участия в войне, которая все больше становилась делом знати[245]. Многие дружинники, подобно сольдуриям у галлов (см.: Caes. BG, III, 22, 1–2), клялись умереть вместе со своим вождем, если он погибнет насильственной смертью. Латинские авторы называют их devoti, букв. посвященные подземным богам[246]. В подчинении знати находились и иные группы зависимых людей — амбакты и дойтерии, под которыми подразумевались различные категории рабов. Но каковы были масштабы рабства, его характер и роль в производстве, неизвестно. Однако большинство населения все еще составляли свободные общинники, являвшиеся, по-видимому, основными производителями. Тем не менее они находились в неравноправном положении по сравнению с аристократией, о чем свидетельствует их отстранение от войны, обеспечивавшей почет и добычу[247]. Эти отношения были характерны в первую очередь для тех районов Кельтиберии, которые еще не до конца подчинились римлянам. Прежде всего это касается ареваков, явно не расставшихся еще с мыслью о независимости. Другие же племена все больше свыкались с римским господством и стремились лишь к уменьшению связанных с нею тягот, а знать — и к повышению своего статуса в рамках провинциального общества. Однако и в этих районах романизация протекала медленнее, чем на юге и востоке Испании[248].

Что касается Лузитании, то она принадлежала к числу тех районов Испании, где процесс романизации еще не начался. По своему развитию она отставала не только от Бетики и восточного побережья Средиземного моря, но и от Кельтиберии, все еще находясь на ранней стадии «военной демократии». Хотя земля Лузитании была весьма плодородна, а недра богаты рудами, местные жители предпочитали войну труду, совершая набеги на соседей[249], в том числе на территорию провинции[250]. Степень урбанизации была крайне низкой; города в собственном смысле слова отсутствовали[251], те же oppida и castella, которые упоминаются античными авторами, играли роль не столько политических или экономических центров, сколько просто укрепленных пунктов[252]. Среди лузитан уже началась социальная дифференциация, но формирующаяся племенная верхушка еще не превратилась в ту замкнутую группу, какой она была у иберов и кельтиберов. В условиях частых войн и относительной слабости племенной знати большую, по сравнению с народами центральной Испании, роль играли военные вожди, которых выбирало народное собрание, состоявшее из всех воинов. Они не только вели войны и заключали договоры по поручению общины или общин, ими возглавляемых, но обладали, возможно, и какими-то гражданскими функциями, как можно заключить из рассказа Аппиана о сборе Вириатом дани с владельцев полей (Арр. Iber., 64). Обращает на себя внимание и длительный срок пребывания Вириата на своем посту — не менее 8 лет. Вполне допустимо, конечно, что здесь мы имеем дело со случаем исключительным, однако у кельтиберов мы ничего подобного не наблюдаем даже в самых экстренных ситуациях.

Перед лицом угрозы со стороны римлян лузитан ослабляла их раздробленность. Здесь жило несколько десятков племен, независимых друг от друга. Правда, иногда некоторые из них объединялись для совместных боевых действий, выбирая себе вождя, о чем свидетельствуют примеры Пуника, Кайсара, Вириата в 154–139 гг., однако они не приводили к полной консолидации сил лузитан. Даже при Вириате, создавшем наиболее значительный из известных нам союзов местных племен, существовали отряды во главе с неподчинявшимися ему предводителями (App. Iber., 68, 73). Возникновению подобных отрядов способствовало то, что молодые люди, не обладавшие имуществом, уходили из родных общин и объединялись (причем, естественно, не по родовому принципу, как то имело место в племенных структурах) для совместного участия в разбоях, нередко за пределами Лузитании (Diod., V, 34, б)[253]. Не лучшим образом на мощи лузитан сказывались их враждебные отношения с кельтиберами, союз с которыми мог бы значительно усилить и тех и других в борьбе против римлян.

Попытки в этом