Постельное действительно пахнет свежестью и новизной, будто оно только из упаковки.

Тяжело вздохнув, Таня забирается в постель и вытягивается струной, словно лежит на гвоздях.

— Я не хотела ломать твои планы на сегодня, — устало шепчу, глядя в потолок, по которому мечутся тени деревьев.

— У меня не было запланировано ничего важного, — отзывается она.

— А у Альберта?

— Думаю, мы больше не друзья…

Мы синхронно смеемся, а потом замолкаем, думая о своем.

— А что Зотов? — нарушает тишину Таня. — Он на тебя весь вечер пялился… я хотела вылить ему за шиворот глинтвейн. И насыпать снега в штаны, если бы он поехал с нами на холмы…

Я не могу разделить ее кровожадных порывов. Мне слишком хочется знать больше, поэтому тихо спрашиваю:

— Почему он не поехал?

— Думаешь, он мне объяснил? — фыркает она, повернувшись ко мне лицом и подперев щеку ладонью. Делаю то же самое, рассматривая мелко закрученные после душа прядки волос вокруг ее лица. — Он вечно был себе на уме, звезда, тоже мне. Как ты могла вытерпеть его целых полгода?

— Очень просто…

Вздохнув, Таня переворачивается на спину.

Вряд ли ей нужен мой развернутый ответ, тем более она и так знает, что те полгода были самыми яркими и незабываемыми в моей жизни. Я утонула в Зотове с головой, нырнула, даже не задумываясь. Влюбилась в его лицо, через секунду в его улыбку, потом в него целиком. Даже в то, как он держал в руках клюшку! Он водил меня в кино, на свидания, а поцеловал только через две недели после знакомства, когда я сама его попросила, не в состоянии больше терпеть. Я была неопытной, и его поцелуй показался мне чем-то космическим, чертовски взрослым и умелым. Он поцеловал меня так, что я чуть не свалилась в обморок, лишь спустя время я поняла, как сильно Марк себя сдерживает, чтобы не напугать.

До Зотова на меня никогда так не смотрели парни. И после него тоже. Будто готов меня съесть. Словно ему даже на минуту не хочется выпускать мою руку из своей и не хочется выпускать меня из машины, когда уже пора домой.

Возможно, я была наивной глупой девочкой, и тогда все это мне просто показалось, ведь в семнадцать ты влюбляешься сердцем, телом и ощущениями, и уж никак не мозгами, но сейчас мне двадцать четыре, а мое тело снова меня предает!

Я не вспоминала о Зотове с тех пор, как впервые взяла на руки дочь. Он стерся, стал воспоминанием, от которого только иногда, в какие-то особые дни слегка щемило сердце, а потом и это прошло. Я не думала о нем, не искала информации и тем более не надеялась снова его увидеть.

Теперь он здесь, на расстоянии, которое можно измерить метрами, и это не дает мне покоя, как больной зуб! Может, потому что все свои чувства и обиду я похоронила в себе молча, ни с кем толком их не разделив.

Мне некому было о них рассказать. Уж точно не моему отцу. Я толком не могла разделить свою боль даже с Таней, ведь мы часто ссорились тогда из-за Зотова. Из-за того, что я проводила с ним каждую свободную минуту своего времени…

Я варилась в своих переживаниях одна, и, как вредный обиженный ребенок, хотела сделать Зотову так же больно, как он сделал мне, даже если он об этом никогда не узнает. Он и не узнал, а я… наделала глупостей…

Мы познакомились с Власовым в сентябре, в столовой. Родион предложил мне кофе. Привлекательный самоуверенный сын декана. Он умел произвести впечатление. Был милым и обаятельным, когда ему это было нужно. Искал со мной встречи на переменах и осыпал комплиментами, которые я не принимала. У меня был парень. Мой непрошибаемый хоккеист, к которому неслась в объятия после занятий. Власов усмехался и говорил: парень не стена, подвинется. Наверное, для него это было чем-то вроде состязания, азарта, а Марк… ему я про Родиона даже никогда не рассказывала. Зотов готовился к отъезду, в тот период нам было ни до чего.

А потом случился тот Новый год. Сообщение, которое Зотов прочитал и на которое не ответил. Наверное, ему было некогда, ведь его сторис пестрили прямыми трансляциями того, как встречают Новый год спортсмены Канадского “Виннипег Джетс” — ярко, с размахом и морем раздетых девушек, украшающих хоккеистов как новогодние гирлянды.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍В ту ночь я и наделала глупостей, а в эту хочу делать лишь то, что хочу.

Откинув одеяло, встаю с кровати, слыша тихое посапывание Тани.

Для человека, который боялся не уснуть, она выглядит чертовски спящей.

В отличие от нее, я действительно не смогу уснуть! Внутри меня словно сработал старый заржавевший механизм, который годами не заводился, и я не боюсь этого скрипа.

Обняв себя руками, меряю босыми ногами комнату. Подхожу к окну и смотрю, как ветер поднимает с земли снег, закручивая его крошечными торнадо.

Приняв решение, распахиваю дверь и на цыпочках выхожу в коридор, но, добежав до лестницы, разворачиваюсь и возвращаюсь назад в комнату. Прикрыв дверь и подперев ее спиной, дышу медленно и глубоко, давая себе еще немного времени.

Развернувшись, снова выхожу из комнаты и сбегаю вниз по лестнице. Из гостиной доносится дружный храп, по полу пляшут разноцветные огни гирлянд.

Мои ладони влажные и холодные, когда берусь за дверную ручку кабинета первого этажа.

За дверью мертвая тишина, но я упрямо смотрю перед собой и вхожу в комнату без стука.

Если бы обнаружила его сладко спящим, я бы ушла. И никогда больше не заговорила бы с ним. Никогда и ни за что.

Но он не спит.

Вытянувшись на диване и закинув за голову руку, Зотов смотрит в потолок и резко переводит глаза на меня.

Комнату освещает только маленькая елка со светящимися серебром иголками, но этого света достаточно, чтобы видеть каждую деталь, каждую черточку на напряженном лице.

Марк медленно выпрямляется и опускает ноги на пол, очевидно, понятия не имея, чего от меня ожидать, но, осмотрев с головы до ног, буднично спрашивает:

— Ты почему босая?

Смотрю на него, высверливая дыру во лбу.

Если он по каким-то причинам решил, что сам управляет сегодняшней игрой, то мои черти велят ему передать: это не так, приятель!

Вхожу в комнату и закрываю за собой дверь, нащупывая замок, который проворачиваю несколько раз.

— Ты женат? — спрашиваю, игнорируя его вопрос.

Теперь его брови чуть взлетают вверх.

— Женат ли я?

— Да, — говорю настойчиво, слегка повысив голос.