Да нет, это ерунда. Надя сама видела, насколько Люся была плоха тем вечером. И в кухню, где она заваривала свой последний в жизни чай, никто не заходил, ударить ее не мог. А Крестовская тяжело переживала смерть подруги. Потому и сдала в одночасье. У стариков так бывает – жена, например, уходит сразу вслед за горячо любимым мужем. А Люся ведь для балерины тоже была очень близким человеком, практически ее вторым «я»...

Но что же в таком случае отвечать начальнице? Что перерыла весь Интернет и ничего не нашла?.. Или все-таки козырнуть своим знакомством с великими мира сего и небрежно сказать: «В Интернете ничего нет, но я по своим каналам узнала...»

Только у кого узнавать? Ни Влада, ни Егора Егоровича ни о чем спрашивать по-прежнему не хотелось. Обращаться к Магде после их телефонной ссоры и вовсе невозможно. Может быть, позвонить в пресловутый Дом искусств, но не просто поинтересоваться местом и временем похорон, а попросить к телефону ту, вторую, даму? Как, бишь, ее звали? У первой из прихлебательниц, которая вся воплощение шума и грома, и имя соответствующее, трескучее – Магда Францевна. А вторая как-то очень спокойно именовалась, без изысков... Антонина Матвеевна Пирогова, вот.

И Надя, недолго думая, нашла в глобальной Сети телефон Дома искусств и набрала номер.

Антонину Матвеевну к трубке подозвали без проблем, даже не поинтересовались, кто ее беспокоит. И уже через пару минут Митрофанова, внутренне холодея, слушала ее монолог:

– Беда, Надя, беда! Мы только сейчас узнали!.. Кремировал Егор Егорович Лидочку сегодня! Буквально два часа назад! По-тихому все провернул и ни единого человека на прощание не позвал!

– Что значит – кремировал? – внутренне холодея, пробормотала Надя.

– То и значит. Сжег – и концы в воду.

– Но какое он право имел?..

– А вот имел, оказалось! – выкрикнула Антонина. И отчаянно сказала: – И, главное, ничего не поделаешь, не прижмешь его никак, ты понимаешь! Оказывается, Лидия Михайловна за две недели до смерти своей документ подписала, и нотариус его заверил. Вот, у меня ксерокопия перед глазами: «Распоряжение о похоронах. Уполномочиваю господина Баченко Егора Егоровича произвести мое погребение. Требую, чтобы сотрудники Дома искусств участия в моих похоронах не принимали. Категорически настаиваю, чтобы никакого прощания со мною не было, а мое тело прошу кремировать. Хочу остаться в памяти всех, кто меня знал и ценил, навсегда живой... Лидия Михайловна Крестовская. Личность установлена, дееспособность проверена, подпись заверил нотариус такой-то». Вы представляете, Надя?! Он дождался, пока на нее очередное помрачение найдет, и заставил ее, совсем больную, подписать этот бред! И нас водил за нос до последнего: то он гроб заказывает, то платье еще не нашел, в котором Лида хотела, чтоб ее похоронили!.. А когда мы на него сегодня насели, признался, что все уже кончено. А урна с прахом Лидочки находится в ее квартире...

– Кошмар, – пробормотала Надежда. И зачем-то добавила: – А у меня начальница хотела на ее похороны прийти...

– Да тысячи людей хотели! – всхлипнула Антонина Матвеевна. – А Егор, не побоюсь этого слова, мерзавец, знаете, что сказал? Благодарите, мол, что я Крестовскую хотя бы на урну с прахом уговорил. А то она якобы вообще требовала, чтобы ее пепел с борта самолета развеяли. Никогда не поверю в такое, слышите, никогда! Лидочка – она истинно верующей была, а верующий человек никогда не позволит, чтоб его тело сжигали!..

– Но... – к Наде постепенно возвращалась способность мыслить трезво, – но зачем Егор это сделал?..

Ждала, что собеседница разразится в ответ очередным приступом рыданий и гневных выкриков, но та неожиданно спокойно произнесла:

– А вы подумайте сами, Надя. Сначала – Люся. Якобы естественная смерть, даже вскрытия не было, на третий день тело кремируют. И через неделю по точно такой же схеме поступают с Крестовской. Какая-то очень нехорошая вырисовывается цепочка событий, вам не кажется?..

* * *

Спору нет: все происшедшее выглядит подозрительно. Две смерти подряд – и две подряд кремации. Может, действительно злой умысел? Егор Егорович пытается скрыть следы преступления?

Хотя... Распоряжение о похоронах ведь подписано балериной лично, и Антонина сказала, оно, несомненно, подлинное. И аргументы в нем приведены разумные: «Хочу остаться в памяти всех навсегда живой...»

Надя не часто задумывалась о собственной смерти, но ей бы, наверно, тоже не хотелось, чтобы она, серо-бледная и ледяная, лежала в гробу, а близкие и друзья толпились в ритуальном зале и только и выискивали бы предлог, чтоб не приближаться к ее неживому телу, не касаться губами холодного лба. Сама Надя тоже, если приходилось бывать на похоронах, старалась держаться от гроба подальше. Хотя она и взрослый человек, но до сих пор боялась покойников. Обычное дело. У многих перед мертвецами какой-то иррациональный страх. Умерший – это ведь даже не оболочка, но совсем иная сущность. Часто страшная. И уж совсем не красивая – несмотря на все старания гримеров из морга.

А тут ведь не обычный человек, не давно махнувшая на себя рукой бабка – звезда! Женщина, привыкшая к всеобщему восхищению. Балерина даже в свои преклонные лета как за собой следила! Прическа, макияж, королевская осанка, живой, искрящийся взгляд. Конечно, она не хотела, чтобы ее видели недвижимой, с запавшими щеками, с навсегда сомкнутыми веками. И разговоров, наверно, не хотела неизбежных, когда хоронят успешного человека: мол, как ни блистала при жизни, а конец у всех один...

Да и аргументы против кремации – те, что привела Антонина Матвеевна, – звучали не очень убедительно. Православный якобы никогда не согласится на сожжение своего тела... Но балерина не производила впечатления воцерковленной. По-настоящему верующие – они прежде всего бога любят и ему поклоняются, а Крестовская явно больше всех любила себя. И очень логично, что она предпочла милосердный огонь длящемуся годами процессу тления...

Ну, а уж глухие намеки Антонины, что Егор следы собственных преступлений сокрыть пытается, и вовсе из ряда вон. А то Надя сама не видела, насколько балерина плоха. И тут даже не в медицинских признаках дело: Митрофанова ведь в ее лицо вглядывалась. Уже в немного потустороннее, отсутствующее... Сразу понятно: Крестовская давно устала жить на этой земле. И не хочет больше бороться. А когда человек сдался – на его спасение можно хоть штат профессоров бросить и лучшие лекарства использовать, – он все равно уйдет.

И Егор, как ни крути, не такой уж подлец. Раз не сбагрил балерину куда-нибудь в больницу или в приют, а дал ей уйти спокойно. Умерла она дома, в чистой постели, в окружении привычных вещей... А что шустрым теткам из Дома искусств хвост прищемил – оно, может, и правильно. Те тоже хороши. Хоть бы вспомнить один Магдин звонок накануне смерти Крестовской. Та ведь не попрощаться хотела, не сказать подруге последние ласковые слова, а завещание вытребовать. Официально в пользу музея, конечно, а на самом деле, кто его знает...

«В общем, как случилось – так и случилось, – решила для себя Надя. – Мне до этого дела нет».