Томас страшно любил Лабрадора, собака отвечала ему полной взаимностью. Они были практически неразлучны. Сочиняя истории о том, как судьба забросила его на необитаемый остров, Томас всегда «брал» туда с собой Бартона. Тот составлял ему компанию, защищал от диких животных, пытавшихся напасть на их лагерь после захода солнца. Когда Томас воображал себя рыцарем Круглого стола, надевал шлем и кирасу, подаренные ему Джейн Мартин на день рождения, Бартон превращался в его боевого коня и красовался в специальных доспехах, пошитых из красивейшей шали леди Энн.

Шло время, Бартон старел. Ему уже далеко не всегда удавалось поймать палку, брошенную Томасом в море. Собака стояла у кромки воды и растерянно смотрела, как ее потенциальную добычу уносит течением все дальше и дальше. А длинный черный хвост, которым он прежде так радостно вилял из стороны в сторону, теперь висел безжизненно и неподвижно. В такие минуты Томасу становилось страшно жалко Бартона. Он обнимал пса за шею, зарывался лицом в густую шерсть, а потом шел жаловаться маме.

Ветеринар из Флайта послушал Бартону сердце и слегка покачал головой.

— Есть шумы. Вот таблетки, давайте ему и не позволяйте перенапрягаться. Он у вас уже совсем старичок, Томас. По нашим меркам ему под девяносто.

Под девяносто?.. Но Бартону никак не могло быть девяносто. Он был на три года моложе Томаса.

— Собачий век короток, дорогой, — пояснила леди Энн в машине уже по дороге домой. — Пусть живет нам и себе на радость ровно столько, сколько ему отпущено.

Через два месяца Бартон уже не мог подняться по лестнице на второй этаж. Томас подхватывал собаку на руки и тащил к себе в спальню. Как-то раз Лабрадор мирно проспал с ним в постели всю ночь, а на рассвете вдруг начал жалобно поскуливать. Томас бросился за мамой.

Утром Бартону лучше не стало, и они вызвали ветеринара на дом.

— Знаешь, с нашей стороны просто нечестно позволять Бартону так мучиться дальше, — сказала леди Энн сыну. — Ты же сам видишь, как он страдает, Томас.

— Но я не хочу, чтоб он умирал! — воскликнул Томас и крепко обнял старого друга за шею.

Бартон взглянул на своего хозяина, попытался подняться на ноги, но сил не осталось, и он снова опустил голову на пол.

— Он нам доверяет. Верит, что мы поможем ему. Ты должен понять это, Том. — И Томас понял. Порой любовь бывает беспощадна.

Поцеловал пса и крепко держал его за лапу, пока ветеринар наполнял шприц. Собака умерла мгновенно. Этого Томас тоже никогда не забудет: насколько хрупка грань между жизнью и смертью.

Они с мамой похоронили Бартона в саду, под старым вязом у северной калитки, так чтоб Томас мог видеть из окна спальни его могилу. Потом они еще долго стояли рядом, взявшись за руки, и молились. Благодарили бога за то, что он подарил им радость общения с Бартоном. А на следующий день Томас соорудил деревянный крест, вырезал на нем имя собаки и даты и глубоко воткнул в землю под вязом.

Леди Энн подумывала купить щенка еще до того, как умер Бартон, чтоб у Томаса уже была другая собака, когда Бартона не станет. Но почему-то не сделала этого. Возможно, ей казалось просто нечестным, если рядом со старым, теряющим силы псом будет бегать веселый шаловливый щенок и все внимание Томаса будет принадлежать ему.

Леди Энн позаботилась о том, чтоб Томас мог должным образом оплакать умершего друга. Они с Томасом ходили к болоту, собирали у его края дикие цветы и украшали ими могилу собаки, но вскоре леди Энн поняла, что от таких прогулок становится только хуже. Томас должен забыть случившееся, и чем скорее, тем лучше. Незачем ему часами просиживать на берегу и ждать, что, прыгая через дюны, к нему примчится старый добрый друг Бартон. Он должен наконец понять, что собака ушла навсегда и ничто ее уже не вернет.

Недели через две леди Энн решила, что настало время действовать. После завтрака Томас сидел на ступеньках у входа и смотрел, как утреннее солнце, просвечивающее сквозь тисовые деревья, рисует узоры на ковре в холле. Рядом с ним лежала книга в бумажной обложке, «Робинзон Крузо», но со дня смерти Бартона он не прочитал в ней ни строчки. Море сегодня было на удивление спокойным, и Томас глядел на лужайку у изгороди, на соседские дома по ту сторону дороги и чувствовал себя страшно одиноким. Ему некуда было идти и нечего делать.

Из этого сонного состояния вывел голос матери. Она окликала его с лестницы.

— Иди сюда, Том, пора паковать вещи.

— Паковать вещи? Зачем?

— Мы уезжаем в Лондон. Сегодня же. Я обо всем договорилась.

— Лондон… Но зачем нам в Лондон?

— Мы едем на каникулы, Том. Смена обстановки. Чтоб щечки твои хоть немного порозовели, чтоб ты перестал бродить как потерянный, похожий на кармутское привидение.

— Да ничего я не похож на кармутское привидение! Ведь всем известно, это была женщина, убившая мужа ножом для резки мяса, и я не…

— Ты четырнадцатилетний мальчик, у которого начались трудные времена, и ты не знаешь, чем себя занять.

— Но, мама, ты ведь ненавидишь этот Лондон, я знаю! Тебе там никогда не нравилось. Ты сама говорила так всегда папе, когда он приглашал тебя на очередное политическое мероприятие.

— Я же не на мероприятие собираюсь, дорогой. Просто еду в Лондон приятно провести там время с тобой.

— И с папой?

— Да, конечно. Он обещал выкроить время и побыть с нами. Он знает, как тебе сейчас трудно. Поэтому и написал тебе письмо.

— Тоже мне письмо! Всего пять строчек. «Сожалею, что это случилось с Бартоном. Прилагаю десять фунтов. Сходи в магазин и купи себе там, что хочешь».

— Он очень занятой человек, милый. И хочет тебе только добра.

— Да ничего подобного! Если б он действительно заботился обо мне, то приехал бы на последний уикэнд.

— Он просто не мог. Должен был присутствовать на конференции. И ты это прекрасно знаешь.

— Знаю одно: ему на меня плевать! И на тебя — тоже. Вот что я знаю.

— Это не так, Томас. Это неправда.

— Нет, правда. Все свое время проводит с этой своей Гретой. Зеленоглазой Гретой.

— Она его личный секретарь, Том. К тому же и зеленые глаза тут совершенно ни при чем. Она прекрасно справляется с работой, и мы должны хотя бы попробовать… полюбить ее ради папиного блага.

— Все кругом только ради его блага, — проворчал Томас. — И ничего для нашего. — Он так и вспыхнул от гнева, сердито пнул книжку ногой. А потом застыл на верхней ступеньке крыльца.

За спиной послышались шаги мамы, но Томас даже не обернулся. Она подошла и встала рядом с ним. Он пытался побороть выступившие на глазах слезы, крепко сжал руки в кулаки.

Леди Энн очень тревожилась за сына. Такой несгибаемый, упрямый мальчик, всегда пытается подавить эмоции, не дает гневу и горю захлестнуть себя окончательно. Почему-то вспоминалась старая береза, что росла у южной калитки, ее сломал тот страшный шторм, разразившийся в январе, когда в бухте утонул рыбак. Слишком уж она была несгибаема, эта береза, вот и не выдержала. Совсем не то что тисы, легко гнущиеся под ветром.