седло и от души, пятками, со всей дури долбанул кусачего гада в бочину. Но сделал я это очень даже зря. Лошадь заржала и взвилась на дыбы, я тяпнулся с неё и, сильно приложившись спинякой о какой-то камень, растянулся по земле. И как ни старался не смог сдержать стона от боли и унижения.

Коняга мстительно уставился на меня, и мне даже показалось, что на морде у него растянулась лошадиная улыбка. Я поднялся, чувствуя себя опозоренным на всю жизнь, старательно избегая смотреть на всадников, ждущих одного меня.

Я, психанув, решил, попытать удачу с другим конягой. Тот, другой, выглядел спокойным, кусаться не кидался, на дыбы не вставал, однако и ехать не желал. Стоял, как вкопанный и спокойно, игнорируя все мои потуги, продолжал пощипывать траву.

Отец одарил меня своим коронным взглядом, красноречиво говорившим: «и этот дебил — мой сын?» Харви и Томаш хмыкнули, сдерживая смех. И решив больше не ждать меня, они потихоньку двинулись прочь.

Я уже думал плюнуть на все и пойти пешком. Однако, Лейла, проезжая мимо, не удостоив меня и взглядом, протянула мне хлыст.

Я, поблагодарив, взял плеть и осторожно хлестанул конягу. Наконец-то, конь соизволил сдвинуться с места и пошагать следом за остальными.

Я оглянулся, оглядев на прощание храм. В призрачном свете кровавой луны, он чернел мрачной глыбой на фоне звездного неба. Так хотелось раскатать эту глыбу по земле, не оставив камня на камне от этого жуткого места, но это было явно выше моих сил.

Мы доехали до экипажа. Я мечтал сползти с коня и ехать спокойно, сидя на мягком кресле, а, не болтаясь в седле, как говно в проруби, но эта была привилегия дам. И хотя место еще оставалось, я гордо презрел возможность усесться в малинник, оставив это место для Фила, которому сейчас надо было быть с сестрой.

Тащились мы медленно, так как все, включая экипаж и Лейлу, жутко устали. В моей голове неотвязно крутилась мысль, что мне необходимо поговорить с отцом о матери, жалко сейчас этого сделать было никак нельзя, так как кругом торчали лишние уши.

Меня терзали вопросы, на которые я не мог сам найти ответов, потому что не владел информацией от слова совсем, а то, что знал, никак не складывалось хоть в какую-нибудь связную картину.

В этой мёртвой-живой женщине я увидел так много родного для меня. До сих пор на щеке я чувствовал след от её ласкового прикосновения, хотя, может, это просто включилась регенерация, и щека, заживая, чесалась. Однако мне было куда приятней в эти сентиментальные мгновения сводить все к мотивам родства и духовной близости, заложенной природой между матерью и сыном.

Меня мучило, что я ничего не знаю о матери — ни то, почему она мертва, ни то, почему, будучи мертвой, жива. Как она умудряется служить и жизни, и смерти одновременно? Я догадывался, что её смерть как-то связана с этим злосчастным даром Матери-Богине, который был утерян по вине Беллы. А отец… возможно отец допустил, чтобы её казнили за то, что она отдала амулет матери Фила…

К трактиру на перекрестке добрались уже в предрассветных сумерках. В траве рассыпалась росса. Стало сыро, а ветер сделался еще противней.

Нам надо было вернуть дочку трактирщику и ехать дальше. Я раскатал губу, мечтая, как сейчас хорошо отдохну у камина от тряски в седле и, напившись компотика, поем вкусных котлеток с картошкой, которые трактирщик с женой обещали замутить, когда мы приедем к ним обратно с их дочкой,

И вдруг, в который раз за эти сутки, меня кольнуло нехорошее предчувствие. Я попытался отогнать от себя разгулявшуюся тревогу, но она все нарастала.

Пришлось дать ей выход.

— Девушки, вы пока посидите здесь, — попросил я. — Фил, ты тоже, останься, пожалуйста, здесь.

Фил без лишних вопросов кивнул, ему, кажется, сейчас, как и Кире, было, что воля, что не воля, лишь бы остаться с сестрой. Лейла пожала плечами, мол, мне вообще все равно, делайте, что хотите.

— Почему, ваша светлость? — спросила дочь трактирщика, умоляюще глядя на меня, ей не терпелось воссоединиться с родителями.

— Надо сначала проверить, все ли хорошо, — ободряюще улыбнулся я ей. — Мы вас попозже позовем.

— Разумно, — усмехнулся отец, спешиваясь с лошади. — Хотя, на мой взгляд, предосторожность чрезмерная.

— Лучше перебдеть, чем не добдеть, — пожал я плечами.

Отец, как обычно, поморщился от моих словечек, но меня отчитывать не стал.

Мы подошли к трактиру, и я, повинуясь все тому же инстинкту, придержал колокольчик на дверях, чтобы не выдать наше присутствие.

Мы по-тихому вошли. Моя интуиция меня не подвела. В трактире происходило черт знает что.

К потолку было подвешено две небольшие клетки, в одной из них скрюченная в три погибели сидела жена трактирщика, в другой — сам трактирщик. Под ними за столом сидели мроты и два деревенских парня простака. Они увлеченно резались в карты и нас как будто не замечали.

Я от досады на себя закусил губу. Все-таки мроты были заодно с вороном. Обвели они меня вокруг пальца, а я как доверчивый дурак повелся на их уловку.

Хорошо, что я прислушался к себе, и у нас было время немного опомниться и приготовиться и морально, и физически к тому, что нас ждет сейчас махач.

Мне, как и остальным, было тяжко на ногах-то держаться, не то, что мечом размахивать, но, очевидно, что выбора у меня не было. Мы, молча, материализовали мечи и двинулись на картежников. Я прикидывал силы — пять мротов и двое деревенщин и того семь, а нас четверо. Не будь мы так измотаны — это была бы очень лёгкая и быстрая победа.

— Фу, какие вы, — вдруг хрипловато сказал один из мротов, беря себе карту, — сразу за железяки. Да не все так просто, соколёнок. Убьете нас, умрут и они, — мрот указал пальцем наверх и стенки подвешенных клеток с трактирщиком и его женой заметно сжались.

Значит, мрот каким-то образом мог сделать так, что клетки станут не просто тесными, а расплющат несчастных людей в лепёшки.

— Что вам нужно? — спросил я.

Мои шестеренки в голове шевелились туго, со скрипом. Я совершенно не представлял, как теперь выбираться из этой глубокой задницы.

— Вы знаете, что нам нужна невеста нашего хозяина, — спокойно ответил мрот. — Она же с вами?

Он испытывающе посмотрел мне за спину и, не обнаружив девушки,