Я позаимствовал термин «идентификация» из бихевиорального подхода, преобладавшего в научной психологии на протяжении большей части двадцатого века. Он относится к тем условиям в окружении, которые вознаграждают некоторые виды поведения и наказывают другие, тем самым определяя, как мы реагируем на окружение и что узнаем. Такие случаи в бихевиоризме называются условными реакциями. В значении, которое я использую для этого термина, идентификация – это условия, с которыми вы должны иметь дело в окружении, чтобы функционировать в нем. И личная идентификация – это идентификация, которая особенна для вас потому, что у вас есть данная социальная идентичность – такие вещи, как доступность банковского кредита для Бройяра только тогда, когда он стал белым, или заниженные ожидания от умственной активности, с которыми могут столкнуться пожилые люди, или социальное отчуждение, которое может испытать южанин, когда его акцент услышат на коктейльной вечеринке в Новой Англии. Все это личная идентификация.

Она возникает из того, каким образом окружение организовано вокруг идентичности, и от того, насколько идентичности в окружении стереотипны. Подумайте о типичной американской школьной столовой, где рассадка, как известно, сегрегирована по расе. Представьте себе, какая личная идентификация создается для белокожего и чернокожего студента, когда они входят – идентификация, о которой они знают слишком хорошо, просто понимая школьную культуру и общество в целом. Белый ученик знает, например, что если он сидит с «черными» учениками, то о нем можно судить сомнительно, как будто он пытается показаться крутым изо всех сил, или он неискренний, или нетактичен к расе и так далее. Он мог волноваться, что его встретят холодно, что он скажет что-нибудь, что будет неправильно воспринято, что он не поймет культурный контекст. Черный ученик в кафетерии тоже осознает личную идентификацию. Он знает, что, если он сидит с белыми учениками, другие черные ученики могут счесть его предателем, или, возможно, расценить это как желание быть человеком светлой расы. Он может беспокоиться, что белые ученики не поймут, какое давление он испытывает в школе, что он не сможет перед ними открыться, не заставив их почувствовать себя виноватыми. Он может волноваться, что попадет под риск вызвать неодобрение. В этом кафетерии представлены тяжелые личные идентификации, которые привносят расовую историю нации в повседневную жизнь учеников. Чтобы объяснить расовую сегрегацию в столовой, нет необходимости постулировать даже йоту групповых предрассудков со стороны любого ученика в комнате. Сегрегация может возникнуть исключительно для того, чтобы избежать плохих личных идентификаций для двух групповых идентичностей в данном помещении.

В этом очевидна наша тема. Как и в политике, все идентичности локальны. Они произрастают из местных особенностей, местных личных идентификаций.

Тем не менее пока этот (основанный на личной идентификации) взгляд на социальную идентичность развивался, я почувствовал, что нечто скрытое в нашем мышлении необходимо прояснить. Я заметил, что большинство личных идентификаций, которые, как я подумал, способны повлиять на нас – наши мысли, чувства и действия – были личными идентификациями, которые либо угрожали человеку, как в случае угрозы подтверждения стереотипа, либо ограничивали доступ человека к возможности, как ограничения в бассейне. Личные идентификации, которые имели наибольшее значение в нашем функционировании, казалось, угрожали нам или каким-то образом ограничивали нас.

Мысль брезжила где-то на подкорке мозга, когда я вернулся в свой кабинет в Стенфорде после лекции в Институте Редклифа в Кембридже, штат Массачусетс, и прочитал почту. Институт Редклифа раньше был колледжем Редклифа – известным женским колледжем, отделением Гарвардского университета, и располагался неподалеку от Гарвардской площади. Теперь это выдающийся институт перспективных исследований, где всемирно известные ученые и исследователи работают над проектами в течение года. В моей аудитории были преимущественно студенты из колледжей Гарварда и районов Бостона. Я говорил о социальных идентичностях и личной идентификации, которые были связаны с ними. Я перечислил семь из них на слайде презентации, такие идентичности, как: возраст, пол, сексуальная ориентация, раса, профессия, национальность и политические взгляды. Я счел, что мой перечень получился всесторонним. Но, вернувшись в Калифорнию и открыв почту, я прочел следующее сообщение:

«Сегодня я имела удовольствие услышать вашу лекцию в Редклиффе на тему «Стереотипы и идентичность». Она мне понравилась. Я выпускница Стэнфорда (1998), страдающая биполярным расстройством. Я имею непосредственное отношение к теме личной идентификации и тому подобного. Даже когда я здорова, я беспокоюсь, что меня будут считать сумасшедшей. Я трачу большую часть времени, стараясь сойти за нормального члена общества. Однако, когда я посещаю группу поддержки больных маниакально-депрессивным психозом, я чувствую себя более свободной и становлюсь более открытой. Тем не менее я не могу рассказать об этом в формате: «вопрос-ответ», не дай бог, когда-нибудь у меня будут проводить собеседование люди, слышавшие мое интервью, и я подвергнусь дискриминации. Меня грызет мысль о том, стоит ли мне поделиться информацией о моем расстройстве с людьми, с которыми я живу (я сейчас живу в доме для людей с психическими расстройствами, так что теперь мне легче) или же с людьми, которых я знаю в других сферах, в том числе моей семьей. Состояние психического здоровья не было упомянуто в вашем списке расы, религии и т. д. Оно часто не учитывается. Однако я восприняла то, что вы не назвали мой случай, в качестве ключевого сигнала, как вы говорите, значит, мое расстройство превосходит то, из чего можно сделать список. Пожалуйста, не стесняйтесь поделиться моей историей с другими без использования моего имени».

Я был рад, что студентка в конце дала мне разрешение. Передо мной был мимолетный взгляд на опыт угрозы подтверждения социальной идентичности.

Это не целенаправленная угроза. Она не сосредоточена на конкретном плохом опыте, что может случиться. Этот студентка не знала, что может случиться, даже не знала, случится ли что-нибудь, и, конечно, не знала, если что-то случится, где и когда оно будет происходить. Она знала только, что что-то может случиться на фоне ее биполярной идентичности. Негативные личные идентификации легко представить – немедленное смущение и унижение, если идентичность раскрыта перед аудиторией, ее друзьями, даже ее семьей, возможность социального отторжения, неловкость в общении, потерянные карьерные возможности, осуждение, увольнение.

Угроза идентичности везде – она словно змея, свободно ползающая по дому. Студентка с биполярным расстройством должна сохранять бдительность по отношению к обществу, прочесывая его в поисках доказательства того, как относятся к людям с биполярным расстройством. Где будет находиться змея? Насколько опасен ее укус? Потеряет ли она работу или образовательные возможности, будут ли ее сторониться и тому подобное?

Рассеянная в обществе угроза тревожит. Она беспокоит того, чьей идентичности она угрожает. Именно на этот момент нужно пролить свет: угроза идентичности и подмножество идентификаций, которые на самом деле угрожают человеку каким-то образом, – это первичный способ, путем которого идентичность овладевает нами; она формирует то, как мы функционируем, и даже диктует нам, что у нас есть определенная идентичность. В аудитории в тот день совершенно нормальная выпускница колледжа, человек, который органично вписывался в окружение, была озабочена своим биполярным расстройством личности. Угроза идентичности, на вид рассеянная и загадочная, тем не менее является достаточно мощной, чтобы выделить идентичность и сделать ее центром функционирования личности, достаточно мощной для того, чтобы сделать ее более важной на время действия угрозы, более важной, чем любые другие идентичности личности – более важной, чем пол, раса, религия, ее молодость, диплом выпускницы Стэнфорда.