И показывая минимальные условия, необходимые для группового предубеждения, Тэджфел также показал минимальные условия, необходимые для чувства групповой идентичности. Нужно чувствовать данную идентичность, позволить ей завладеть нами и влиять на то, как мы функционируем. Идентификации, связанные с этими условиями, не обязательно грандиозны или логичны. Минимальные угрозы будут делать свою работу. Достаточно быть классифицированным как «переоценщик» – это минимальная угроза, но безусловно, достаточная для того, чтобы активировать идентичность, чтобы сделать ее по крайней мере на время «пронизывающей всю идентичность». Когда дело доходит до угрозы идентичности, мы, люди, наиболее чувствительны.

Не так давно я слышал интервью, проведенное Айра Глассом во время эпизода шоу «Эта американская жизнь» на Национальном общественном радио, в котором подчеркивалась значимость центрального скрытого смысла нашего мышления. Под скрытым смыслом подразумевается следующее: если наши социальные идентичности – наша расовая, сексуальная или политическая идентичность, например, глубоко коренятся в местной идентификации так же или больше, чем во внутренних чертах, то они, возможно, будут плохо работать. То есть наше ощущение принадлежности к определенному типу личности и наше функционирование как определенного человека может меняться от одного контекста к другому больше, чем мы думаем.

Развитие наших рассуждений подразумевало такой вариант. Наши эксперименты показали, что так может произойти. Женщины и чернокожие люди работали хуже, когда на них влияла личная идентификация, выраженная угрозой подтверждения стереотипа, а не тогда, когда эта идентификация была устранена. Влияние их идентичности резко менялось от одной ситуации к другой. Тем не менее я волновался. Просто трудно представить, что изменение обстановки может изменить степень, в которой данная социальная идентичность «пронизывает всю идентичность». Можем ли мы найти явления, которые иллюстрируют значительную податливость социальной идентичности в реальной жизни? Вывод стимулирует наше мышление. Иногда в решении проблем отдашь не «полцарства за коня», а полцарства – за хороший пример. И вот здесь произошло интервью Айра Гласса.

Программа строилась вокруг вопроса: «Почему так много американцев любят Париж?» Одна из сфер интересов Гласса – афроамериканская экспатриация и давняя традиция экспатриации в Париж афроамериканских писателей и художников, таких как Джеймс Болдуин, Джозефина Бейкер, Ричард Райт, и бесчисленного количества джазовых музыкантов. Это легендарный микрорайон начала двадцатого века. Экскурсии туда предлагают и по сей день. Гласс спросил у молодой афроамериканки, которая жила в Париже в течение нескольких лет, была ли экспатриация все тем же, что о ней думают.

Она начала свой ответ с описания своей жизни в Соединенных Штатах. Она родилась в Бруклине и выросла там, в жилом муниципальном доме.[11] Она была хорошей ученицей, что не всегда помогало ей в общении со сверстниками. Она поступила в хороший колледж и надеялась, что там будет учиться лучше. Но там у нее тоже были проблемы с окружением. Чернокожие женщины среднего класса, с которыми она пыталась подружиться, видели ее как «девушку из муниципального дома». Ей они казались «мажорками». Между ними чувствовалось напряжение. С белокожими девушками также не получилось общаться; им, по ее словам, нечего было делать вместе. И вот более широкий контекст расовых отношений в Соединенных Штатах. Наше общество, отражающее свою историю и продолжающийся образ жизни, по-прежнему в достаточной мере организованно расово, что создает личную идентификацию для всех нас – особенно, предположим, для чернокожей женщины из муниципального дома в Бруклине.

Затем был перелет в Париж. Она поехала ради забавы, но увидев, что там красиво и удобно, она переехала, нашла работу, серьезно занялась изучением языка и посвятила ему свое неопределенное прежде будущее.

Айра Гласс спросил девушку о расовом опыте в Париже. Ее настроение улучшилось, она засветилась счастьем. Она сказала, что остается чернокожей женщиной в Париже, но при знакомстве с людьми этот факт не ставится во главу угла. Ее черная кожа, сказала она, особенно для образованной женщины, не значит то же самое для людей в Париже – в отличие от Соединенных Штатов. Она описала любовь парижан к афроамериканцам, их роман с джазом и афроамериканскими писателями. Она говорит, что ее приняли в Париже в качестве полноправного человека.

Молодая афроамериканка быстро отметила, что французы не менее предвзяты, чем кто-либо еще. Она описала их отсутствие любви к североафриканским иммигрантам, людям из бывших колоний, многие из которых внешне похожи на нее. Она отметила, что ее французский язык с американским акцентом помогает ей избежать путаницы и сравнения с северными африканцами. Она сказала, что отношения между французами и североафриканцами похожи на отношения между белыми и чернокожими американцами, но французское общество еще мало открыто для принятия своих меньшинств гораздо меньше, чем американское общество. Она сказала, что независимо от того, насколько хорошо она говорит по-французски, она никогда не будет воспринята как настоящая француженка.

Тем не менее, иногда катаясь в метро, она понимает, что благодарна французам за то, что они разрешают ей жить в их стране. Она чувствует себя в Париже как дома и, по всей вероятности, не вернется в Штаты.

Все местные идентичности укоренены в местных идентификациях. Когда эта женщина уехала в Париж, она изменила идентификацию. И с этим изменением психологическое, повседневное значение ее идентичности изменилось. Быть черной американкой в Париже было гораздо менее значимо в ее повседневной жизни. Иногда она даже могла вызвать привязанность. Кроме того, афроамериканка отбросила идентичность «девушки из муниципального дома» и конфликт с «мажорными» девушками. Абсолютно ничего, с чем ей приходилось иметь дело в парижской жизни, не связано с ее идентичностями. Нет идентификации, нет идентичности – таков аргумент. Как Гласс выразился центральный, определяющий идентичность конфликт ее жизни в Америке просто исчез в Париже.

Она добилась там многого из того, чего добился Бройяр, когда перешел из одной расы в другую расу. При переходе вы меняете свою расу, но сохраняете свою страну. При экспатриации вы сохраняете свою расу, но меняете свою страну. Эти стратегии, две разные стороны одной медали, есть стремление к менее ограничивающим личным идентификациям.

Это не значит, что у афроамериканки в Париже не осталось ее афроамериканской идентичности: предпочтение к гамбургерам и барбекю, бейсболу, американской улыбчивости и приветливости, любовь к некоторым стилям музыки и так далее. Она могла бы получать огромное удовольствие в компании других американских экспатриантов. Но внутренняя предрасположенность, оставшаяся от афроамериканской идентичности, будет менее уместной в ее новой жизни и постепенно исчезнет.

Слушая эту девушку настороже, пока она говорила, я подумал, какая черта отделяет ее от принятия во «француженки». Означает ли это, что она не может баллотироваться, быть частью профессионального класса, стать доктором или профессором? Мне также пришло в голову, что экспатриация – это не тактика, от которой легко отступить. Вернувшись из Парижа, наша афроамериканка должна была бы узнать современные американские идентификации относительно ее старых идентичностей, ее гендерной идентичности, ее расовой идентичности. Идентификации меняются. Чем дольше она отдаляется, тем больше ей придется узнать снова, чтобы вернуться. Экспатриация несет риск застрять в новой личности. Переход также несет этот риск. Может быть, поэтому Бройяру было так трудно раскрыть свою расовую принадлежность детям. Такой поступок вынудил бы его на репатриацию, на создание новой черной личности, противостоящей новым идентификациям. Его жена Сэнди сказала Гейтсу, что она периодически умоляла Бройяра рассказать обо всем детям. Он категорически отказывался. Тяготы возвращения домой, необходимость учиться справляться с новыми идентификациями своей старой черной идентичности были угрожающими, особенно для такого заметного человека.