Фёдор и бровью не повёл, хотя пара взглядов наискось нет-нет да и коснулись его. Уж много всё ж толков ходило о Басмане да об их разладе с сыном, и будто бы и драка была – да кто зачинщиком сего был – поди знай. Неведомо было и о предмете перебранки – чего ж это Басмановы меж собою не поделили? Ответов не давали ни отец – от него вовсе никаких вестей не было, ни сын. Спустя пару дней, как Алексей убыл из Кремля, Фёдор ещё, бывало, отшучивался, а нынче и то перестал.

Малюта речью своей – ненароком али с умыслом – затронул ту молву, что шепчется в полумраке кремлёвских стен. Но толки в сторону – служба не ждёт. Сегодня на заре расправе подлежит двор купеческий, уж издавна опричниками облюбованный. Ныне дал царь добро вершить расправу над сим домом, и с огромным рвением стегали опричники коней своих.

Прибывши ко двору ещё до зари, малость промаялась братия, снося добротные ворота, да не было ни в Москве, ни во всей земле Русской такой преграды, чтобы супротив царских слуг стала помехою. То лишь больше раззадорило братию, и с тем большим бесовским пламенем ворвались в купеческий терем. Старого купца зарезал Малюта прямо в постели, не давши и очей отверзть.

– То будет милость моя, – с мрачным холодом процедил Григорий, вытирая саблю о простыни.

В тереме быстро поднялся шум, и мужи, что жили при купце – двое сыновей да близкие дружинники их, хватались спросонья за оружие, да зачастую слишком медлили, застигнутые врасплох. Скоро расправились опричники с мужами дома купеческого и к тому времени уж подняли много шуму.

Едва отверзши очи ото сна, вряд ли поняли девицы, что за напасть нагрянула чёрною проказой на их дом. Юных дев поволокли за белы косы на мороз в одних сорочках, а порой и без оных. Те кричали от боли и страху, срывая звонкие голоса свои. Мольбы и стенания встали в воздухе, и вторил им присвист опричников. Братия стала кольцом, скинувши юных прелестниц в середине. Сёстры жались друг к другу, стуча зубами от холода. Вяземский достал конский кнут да принялся стегать.

То наставление подхватила и прочая братия. Крик девичий пронзал воздух вместе с раннею зарёй. Не унимались опричники, избивши до тёмной крови жертв своих. Как токмо Афанасий отбросил плеть да ухватил одну из дочерей купеческих, так принялась братия растаскивать, кому какая боле приглянулась. Были среди юных мучениц те, что уж пали без сил – али вовсе замертво, неведомо. Опричники предались зверскому разврату, поругая девиц прямо на улице али заволоча домой.

– Не угробьте-то всех! – прикрикнул Малюта, видя, как одна из девушек уж лежит бездыханная на снегу. – Живьём-то свезти надобно!

Над нею вопила в безутешном отчаянии сестрица, всё тщетно силясь согреть навеки охладевшее тело. Вскоре и скорбную деву поволокли за волосы по белу снегу к крыльцу. Солнце медленно вставало в морозном жёстком воздухе, безмолвно взирая на творящиеся зверства.

* * *

Кузьма застал Вяземского в покоях. Афанасий не отвёл взгляда от чтения, и едва ли можно было заметить, что князь приметил пришлого. Пущай покровитель и взгляду не поднял, Кузьма отдал поклон, прежде чем переступить порог.

– Чего, Кузя? – спросил опричник, всё так же глядя на бледно-серые строки грамоты.

Получив дозволение, мужик приблизился к опричнику и доложил о своей службе. Вяземский внимал его речи, не перебивая ни единым вопросом. Как Кузьма окончил, Афанасий вздохнул, потерев переносицу.

– И? – спросил опричник, глядя на мужика.

– Как есть, так и докладываю, – с кротким поклоном молвил Кузьма.

– Я что-то запамятовал, я вообще наказывал тебе следить за ним? – вопрошал Вяземский, почёсывая подбородок.

Кузьма опешил, отведя взор.

– Помилуйте, – молвил он, точно отрекаясь от собственных слов.

Вяземский в раздумьях постучал по столу. Боле его не занимали бумаги.

– Да не, – молвил наконец опричник, – приглядывай пока за ним.

Угрюмость лица Кузьмы лишь самую малость подёрнулась коротким удивлением, и тотчас же былая хмурость вновь сковала лик. Мужик отдал поклон, прежде чем покинуть князя. Оставшись один, Вяземский глубоко вздохнул. Его взор бесцельно и слепо блуждал по письму, но опричник не внимал той речи.

«Поди, всяко лишним не будет…»

Заключив то для себя, Вяземский воротился к своему труду.

* * *

Палата заливалась нежным светом. Блики гуляли по посуде, поданной на царский стол. В золоте трепетали нежные отблески раннего солнца. Фёдор отёр край кувшина, наполнив чашу юного царевича Ивана. Опричник отвернулся, и вдруг под каменными сводами раздалась лёгкая трель, точь-в-точь соловьиная. Царевичи впервой оглянулись друг на друга, а опосля стали глазеть по сторонам, выискивая птицу.

Фёдор обернулся к царю, заслышав тяжёлый вздох. Он подмигнул Иоанну, и улыбка Басманова сделалась ещё более светлой. Владыка коротко помотал головой, прикрывая глаза. К трапезе спустилась царица. Фёдор поклонился государыне, припал устами к перстам на руке. Опричник проводил царицу ко столу.

– Отчего же, Феденька, вы не при службе? – спросила царица, занимая место подле супруга.

– Он при службе, – просто ответил Иоанн, покуда юноша наполнял чашу Марии.

Царица повела чёрной бровью, как заслышала речь мужа.

– Отныне и впредь сей кравчий мой, – произнёс Иоанн, глядя на Фёдора.

– От же как оно, – с улыбкой молвила Мария, складывая руки пред собой замком.

Иоанн поглядывал на вино, что плескалось в его драгоценной чаше, когда под сводами вновь разнеслась соловьиная трель. Владыка оставался невозмутим, точно и вовсе не приметил, как супруга его, равно как и дети, выискивают пытливым взором птицу.

* * *

Глаша преступила порог покоев и тотчас же отдала поклон. Очи очертились тёмными кругами от горестного плача. Не смолкал он день и ночь. Прямо сейчас насилу сдерживала Глаша горе своё, что было сильнее её, что клонило к земле. Сердце её разбитое хоть и билось, да не в угоду это было ей самой. Будь воля её да не будь на ней прочей детворы, так бы и стихло всё, ибо иного утешения не было на всём белом свете.

– Ты дверку-то прикрой, – молвил Малюта, вытирая руки о полотенце.

Опричник только явился со службы. Скуратов вытирал лицо и бороду от воды. На рубахе оставались ржавые разводы – немудрено смекнуть, что от крови. Крестьянка сглотнула и покорно затворила дверь за собою.

– С чего ж, голубка, сердце-то в пятки ушло? Подь сюды, да не боись – просто так не обижу.

Женщина кивнула, готовая внимать опричнику.

– Ты ж, помнится, – молвил Малюта, почёсывая бороду, – Алёшкина