Он ушел с этим комплиментом очень веселый.

Он впоследствии снова к этому вернулся, видя, что я никогда не надеваю это прекрасное ожерелье и особенно – жалкие серьги, и сказал, чтобы я их надевала; я ему ответила, что на празднества императрицы я привыкла надевать, что у меня есть лучшего, а это ожерелье и серьги не такого сорта.

Четыре или пять дней спустя после того, как мне принесли деньги, которые императрица мне пожаловала, барон Черкасов, ее кабинет-секретарь, велел попросить меня, чтобы я Бога ради одолжила эти деньги Кабинету императрицы, потому что она требовала денег, а их не было ни гроша.

Я отослала ему его деньги, и он возвратил мне их в январе месяце. Великий князь, узнав о подарке, сделанном мне императрицей, пришел в страшную ярость оттого, что она ему ничего не дала. Он с запальчивостью сказал об этом графу Александру Шувалову.

Этот последний пошел доложить об этом императрице, которая тотчас же послала великому князю такую же сумму, какую дала и мне; для этого и взяли у меня в долг мои деньги.

Надо правду сказать, Шуваловы были вообще люди крайне трусливые, и этим-то путем можно было ими управлять; но эти прекрасные качества тогда были еще не совсем открыты».

Итак…

Счет между великим князем и Сергеем Салтыковым, по таймам этой игры, распределяется так…

Пять-пять, два-четыре, шесть-один… Тут и Фрейд, тут и династические интересы, тут и большая политика.

И неконтролируемое подсознание тут, и вполне контролируемое честолюбие…

Но если столь красноречивое колебание числа упоминаний еще можно объяснить фактором случайности, то характер упоминаний никакой случайностью не объяснить.

Любопытно сравнить и чувства, которые испытывает Екатерина к Сергею Салтыкову, с чувствами, которые она испытывает к мужу, когда после рождения сына вынуждена постоянно думать о нем…

Посмотрите…

«Я умирала от страху, как бы Сергея Салтыкова… не оставили в Москве»…

«Что касается Сергея Салтыкова, то он не смел подойти ко мне ни близко»…

«Я не могла избавиться от мысли, что все клонится к удалению Сергея Салтыкова»…

«Я сказала об этом Сергею Салтыкову и княжне Гагариной, которые… сходились в своей дружбе ко мне»…

Но о муже всегда иначе:

«Его Императорское Высочество со своей стороны только и делал, что пил»…

«Великий князь, однако, зашел в мою комнату на минуту и удалился, сказав, что не имеет времени оставаться».

«Великий князь, скучая по вечерам без моих фрейлин, за которыми он ухаживал, пришел предложить мне провести вечер у меня в комнате».

«Великий князь, узнав о подарке, сделанном мне императрицей, пришел в страшную ярость оттого, что она ему ничего не дала».

В принципе, другого и быть не могло. Великий князь Петр Федорович был отвратителен честолюбивой, отчаянно борющейся за свое право стать русской императрицей дочери коменданта прусской крепости еще и тем, что нисколько не сочувствовал ее устремлениям.

Он не собирался признавать ее своей супругой и демонстративно раскладывал на супружеском ложе кукол, заставляя свою сестру играть с ним, отвлекая ее от того, чем бы ей хотелось заняться, невзирая на то что Петр был ее братом…

И не помогали ни женские ухищрения Екатерины, ни строгая охрана, не выпускавшая великого князя из спальни супруги.

Отчаяние Екатерины не знало предела, ведь она прекрасно понимала, что, как только после смерти Елизаветы Петровны супруг взойдет на престол, она немедленно будет заключена в монастырь или тюрьму, а супруг женится на другой женщине…

И тут прямые и недвусмысленные предложения Чоглоковой, которые та – это совершенно очевидно! – делала по указанию или, по крайней мере, с соизволения императрицы Елизаветы Петровны.

И тут «прекрасный, как день» Салтыков, который, по словам самой Екатерины, «обладал тою прелестью обращения, теми мягкими манерами, какие приобретаются жизнью в большом свете, особенно при дворе… И по рождению, и по многим другим качествам, это была выдающаяся личность».

Как же было Екатерине не полюбить прекрасного Сергея Васильевича?

Чувство это возникло давно, но тогда, в 1752 году, Елизавета Петровна еще надеялась, что появится наследник у племянника покойной ее сестры и племянницы покойного ее жениха, и Сергей Салтыков был тогда удален от двора.

Он уехал в Москву, с горя женился на фрейлине императрицы Матрене Павловне Балк, и через год был возвращен ко двору. Возможно, Елизавета Петровна вспомнила, что мать Сергея Салтыкова, урожденная княжна Мария Алексеевна Голицына, оказала ей немалые услуги во время восшествия на престол, и поэтому сочла, что ее сын имеет возможность принять участие в осуществлении мистического союза ее с умершим женихом.

С февраля 1753 года Сергей Васильевич Салтыков снова при дворе и не разлучается с великой княгиней до 7 октября 1754, когда отправляется в Швецию с известием о рождении Павла Петровича.

И вот в «Собственноручных записках» как результат дуэли между чувствами, которые испытывает Екатерина к Сергею Салтыкову, и ненавистью, которую она испытывает к супругу, последний выстрел…

«Выбрали семнадцатый день после моих родов, чтобы объявить мне сразу две очень неприятные новости.

Первая, что Сергей Салтыков был назначен отвезти известие о рождении моего сына в Швецию. Вторая, что свадьба княжны Гагариной назначена на следующей неделе; это значило, попросту сказать, что я буду немедленно разлучена с двумя лицами, которых я любила больше всех из тех, кто меня окружал. Я зарылась больше, чем когда-либо, в свою постель, где я только и делала, что горевала; чтобы не вставать с постели, я отговорилась усилением боли в ноге, мешавшей мне вставать; но на самом деле я не могла и не хотела никого видеть, потому что была в горе».

Происхождение великого князя Павла Петровича не от Петра III, а от Сергея Васильевича Салтыкова объясняет многие загадочные события дальнейшей истории.

Например, намерение Петра III, которое он ни от кого не скрывал, обвинить Екатерину II в прелюбодеянии, а сына Павла объявить незаконнорожденным…

Или уже описанное нами «сокоронование» императором Павлом 25 ноября 1796 года праха Петра III с телом Екатерины II…

Некоторые исследователи полагают, что стремлением Елизаветы Петровны пресечь контакты наследника престола с матерью, дабы она не рассказала ему, кто его отец, и было вызвано столь стремительное изъятие младенца Павла от Екатерины II.

Нам, однако, это рассуждение представляется наивным.

Во-первых, не в интересах Екатерины II было убеждать своего сына в незаконности его рождения, а во-вторых, объяснить этот факт грудному младенцу весьма не просто, даже если и хочешь сделать это. На наш взгляд, забирая Павла к себе, Елизавета завершала сюжет мистического союза со своим умершим женихом, и к прелюбодеянию, совершенному Екатериной, это не имело никакого отношения.