случае приемлемо и неоспоримо, даже если и дает обильную пищу для пересудов. Конечно, не все проходит ровно и гладко, порой неудачно сделанный выбор приносит паре не счастье, а обиду и разочарование — но мудрость орочьего обычая в том и заключается, что «новобрачные» не привязаны друг к другу до конца их дней и не вынуждены отбывать годы и годы постылого супружества; пресытившись «семейной жизнью», «молодые» могут разойтись в любой момент безо всяких осуждений и взаимных упреков.

…Приближалась ночь. Шарки по-прежнему тихо сидел в своем углу, благоразумно помалкивая, присматриваясь к происходящему, отдавая должное щедрому угощению. С появлением «невест» всеобщая оживленность и веселье набрали новую силу, пир горой продолжался, сытная и сочная еда располагала к легким заигрываниям, бахвальству и удальству. Блюда с мясом и кувшины с вином все прибывали, яства и пития разносили приземистые шустрые снаги, каким-то чудом успевая проскальзывать меж подвыпивших уруков прежде, чем те мимоходом награждали их тумаками и подзатыльниками. Несколько орков раздобыли где-то бубны и бочонкообразные, обтянутые кожей барабаны, и изобразили нечто вроде не особенно благозвучной, но зато громкой и зажигательной музычки. В центр площади выскочила молодая орчанка, пустилась в пляс: её гибкое нагое тело заманчиво поблескивало в свете факелов, ореолом взлетали над головой черные волосы, упруго подскакивали округлые груди; танцуя, она вспрыгнула на большой барабан, и он загудел под её босыми пятками, перекрывая низким гулким звуком вопли разгоряченной толпы. К плясунье присоединились её товарки и многие орки побойчее, желая показать себя перед «невестами» во всей красе, о чем Каграт отозвался презрительно, заявив, что солидным и уверенным в себе мужикам ни к чему по-телячьи прыгать по песочку и трясти чреслами. Пользуясь тем, что старуха-наблюдательница, сидевшая по левую руку от Сарумана, поднялась и отправилась куда-то по своим делам, орк, ухмыляясь, извлек из-за пазухи небольшую оловянную фляжку. Тайком её содержимое было разлито по деревянным чашам и подкрашено несколькими каплями вишневого вина — и получившееся пойло беспощадно валило с ног одним только видом и забористым запахом.

— Решил с особой жестокостью добить собственную печень? — небрежно поинтересовался Шарки, обмакивая в ягодный соус баранье ребрышко.

Каграт раздраженно зарычал.

— Заткнись, старый! У меня сегодня праздник. Я свою меру знаю!

Саруману было лень спорить.

Сытная еда и ядреное пойло вскоре привели орков в радужное, приподнятое настроение, и они оживленно глазели по сторонам, смачно обсуждая стати и нрав попадавшихся на глаза «невест». Каграт непринужденно окликнул проходящую мимо крепкую сдобнотелую барышню:

— Эй, Махаар, ты куда? Не меня ищешь?

Махаар была одета только в браслеты, «пояс невесты» и крохотную набедренную повязку; её сочное тугое тело лоснилось под слоем ароматических масел, густые черные волосы были украшены сеточкой из ракушек, в мочках ушей позвякивали медные колокольца. Она обернулась — и подошла.

— Ах, это ты, Каграт! Квасишь втихомолку?

— Ну. Давай, подваливай к нашему лагерю, и для тебя чарка найдется… Глотнешь с нами?

Махаар брезгливо покрутила приплюснутым носиком.

— Это «слезы тролля»-то?

— Да что ты! Чистая вишневая дрянь пополам с водой горного родника. Вот, сама погляди.

— Поостерегись, как бы Ахдара тебя не усмотрела с этой «вишневой дрянью». У неё нюх на вишенку еще тот.

— Старая жаба!

— Во-во. Оглянуться не успеешь, как отстранит тебя от участия в Выборе.

Каграт, ухмыляясь, бросил на неё быстрый взгляд.

— И что? Тебя это огорчит?

Махаар пренебрежительно передернула плечами, и медные колокольцы в её ушах отозвались суховатым звоном.

— С чего бы? Вишневого сока перебрал, милый?

Каграт многозначительно прищурился.

— Орку, только что вернувшемуся с опасного задания, позволено, в конце концов, немного расслабиться, а?

— С какого задания?

— С тайного! О котором направо-налево болтать негоже… Ну и угодил я в переделку, надо сказать! Их, — Каграт заговорщицки понизил голос, — было шестеро!

— Кого «их»? — спросила Махаар.

— Шестеро? А мне ты говорил — двое, — невинно напомнил Радбуг.

— Ну, — процедил Каграт, — сначала двое, а потом еще набежали.

Радбуг сделал удивленное лицо.

— Да ну? Это какие-то новые, доселе неведомые подробности, я таких еще не слыхивал. И чем же дело закончилось? Ты, конечно, всех положил?

Каграт хитро посверкивал глазками.

— А то! Они просто не знали, с кем связались! Одного я на месте придушил, как курёнка, а другому кинжал вогнал в брюхо, аж кишки веером разлетелись! А третьему, гаду, ногу одним махом отрубил по самую шею!

— А головы что, у него уже не было? — спросил Радбуг.

Они, все трое, рассмеялись. Махаар чуть повернулась и с интересом посмотрела на Сарумана, задумчиво стряхивающего с рукава хлебные крошки.

— О! А это кто? — Она оглядела волшебника с головы до пят — внимательно и слегка оценивающе, будто телка́ на базаре: не тощ ли, не хром ли, не паршив. — «Крысюк», что ли? Откуда он здесь?

Каграт поморщился.

— Это Шарки, наш лекарь, у него приглашение Гарбры… Не признала?

— Лекарь? — Махаар собрала смазливую мордашку в явно непривычной для неё гримасе задумчивости. — Ах да, Лахаар что-то такое говорила…

— Лахаар — это сеструха твоя, что ли? Не вижу её тут… Она что, не участвует?

— Её мелкому полгода только, где уж ей участвовать… По весне, может быть. — Махаар беззастенчиво протянула руку — её аккуратные коготки оказались выкрашены белой краской, — и с детской непосредственностью капризной красавицы, которой все позволено, потрогала пальцем саруманову бороду, чем-то приглянувшуюся ей необычайно — орки, как известно, подобным украшением похвастаться не могут. Шарки был настолько сыт и пьян, что даже не сразу решил, как к этому стоит относиться.

— Нравится? — спросил Каграт мрачно.

Махаар захихикала:

— Пушистая…

То ли орчанка пришла к выводу, что Саруманом стоит заняться поближе, то ли просто хотела подразнить Каграта — она плюхнулась рядом с Шарки на освободившееся место, обняла его рукой за плечи, привалилась к нему всем телом — и осталась сидеть, вздрагивая от беззвучного смеха, кокетливо поглядывая на орков из-под густых ресниц темными, зеленовато-карими лукавыми глазами. От неё пахло странной сладковато-кислой смесью пота, розового масла и чуть прогорклого свиного жира. Она была такая плотная, пышная и увесистая, а объятия её отличались такой завидной и непреодолимой силой, что у Сарумана разом затрещали ребра и заныли плечи…

— Ну-ну, — свирепо сказал Каграт, — не знал, что ты так тоскуешь по крысюкам… бородищей он тебя приворожил, значит, да? Может, ты теперь и в мужья его выберешь, не поморщишься?

— Вот возьму и выберу. — Махаар приподняла над острыми, подпиленными по последней моде зубками пухлую губу. — А тебе-то какое дело?

— Да никакого. Но я тебе, может, подарок припас. — Каграт сунул руку за пазуху и